огда мы говорим о воздушном по­лете под куполом цирка, то видим перед собой строгое и торжественное зрелище, сосредоточенные лица затаивших дыхание зрителей, сотни чуть испуганных глаз, неотрывно следящих за проносящимися в воздухе гимнастов. команды. И кажется, что эта атмосфера суровой торжественности единственно верный тон номера, а улыбка или шутка будут здесь лишними, неуместными, они только разру­шат красоту. Мне, человеку, летавшему под куполом цирка не один десяток лет, близко и по­нятно такое ощущение воздушного поле­та. Ведь я учился его искусству у замеча­тельного мастера цирка Леопольда Ивано­вича Матеуса. Номер братьев Матеус как раз и славился особой строгостью и чет­костью стиля. Л. И. Матеус был учителем и тренером своих партнеров. Много сил и времени отдавал он достижению не только точно­сти и чистоты исполнения трюков, но и особой красоты линий, движений, комби­наций тел. Полет он называл «балетом в воздухе». Во время репетиций Леонид Иванович помногу раз заставлял повторять одни и те же трюки, несмотря на то, что вольтижер уже абсолютно точно чувствовал доли секунды. Он был проповедником и ревностным блюстителем чистоты так называемого «классического стиля» полета. И не мог ви­деть в воздухе гимнастов, которые, по его выражению, летали «закорючками». У него было какое-то необычайно тре­петное отношение к своей профессии. Этим чувством он умел заразить всех сво­их партнеров. Это чувство создавало в на­шем номера атмосферу какой-то особой, я сказал, благоговейности. Я дышал воздухом этого номера, жил его жизнью, я всем сердцем, всей душой воспринял и этот стиль, и эту атмосферу, и это трепетное отношение к своей про­фессии. И если бы мне тогда сказали, что в полете, может быть, шутка или улыбка, я увидел бы в этих словах оскорбление то­го, что было для меня священно. А если бы кто-нибудь в то время предсказал, что через несколько лет я стану одним из соз­дателей номера «Комический полет» и сам буду подниматься на мостик в костюме клоуна, я посчитал бы этого человека своим обидчиком.

. В то время номер братьев Матеус «Пере­крестный полет» был одним из самых интересных и оригинальных в этом жанре. Под куполом цирка работа шла одновременна в двух плоскостях. Пассажи делали сразу четыре человека, летавшие наперерез друг другу; в одной плоскости они шли в руки к ловитору, в другой — с трапеции на тра­пецию. При малейшей неточности расчета могло столкновение. Но недаром наш полет считался одним из лучших, недаром мы проводили долгие часы на репетициях давно отточенного но­мера. С этим номером мы объездили многие цирки больших и маленьких городов про­винции, выступали в Москве, в цирке Саламонского, а затем и в Петрограде, в цирке Чинизелли. В номере «Перекрестный полет» брать­ев Матеус вместе со мной работал вольти­жером артист Донато. С Донато мы были друзьями чуть ли не с детства. Не раз приходилось вместе переносить холод и голод, а ничто так не сближает людей, как невзгоды. У Донато было много цирковых специальностей, но в каком бы жанре он ни работал, что бы он ни делал, в названии номера всегда было слово «комический». Это был его главный талант, по-настоящему раскрывшийся, когда Донато стал коверным рыжим. Смех был его стихией, его природой — еще мальчишкой он каждого умел рассмешить. Сам он никогда не унывал, и его веселый характер часто помогал нам в трудные минуты, которых, к сожалению, слишком много было в жизни бродячих цирковых артистов. Расстались мы с ним когда-то в Сибири и долгое время после этого не виделись. Встретились через много лет в Саратове. Мы оба так обрадовались встрече, что не могли наговориться: ведь у каждого в жизни всяких событий! В Саратове я увидел его на манеже и был поражен: он стал изумительным артистом, у него была отточенная техника, мастерство, тонкое понимание своего искусства. Узнав, что и я работал клоуном, Донато предложил подготовить парное ант-ре — он давно уже мечтал об этом, но не мог найти подходящего партнера. Я охотно согласился. Последнее время мне приходи-лось редко работать клоуном, а желание было большое.

. Но нэк нам объединиться, ведь я в труппе у Матеуса, а бросить полет — такая мысль мне и в голову не могла прийти. Нашелся выход — Донато был хорошим турнистом и вольтижером и Л. И. Матеус принял его в «Перекрестный полет». Тогда этот номер еще только репетировался и одновременно с ним мы готовили свои антре. рыжим, я — белым. Первый наш дебют состоялся в Ростове, в цирке Труцци. Испытание было очень серьезным, потому что в Ростове перед нами выступали с огромным успехом знаменитые клоуны, любимцы публики Лепом и Эйжен. А известно, как трудно добиться у публики успеха после номера ее любимых артистов. А тут мы, начинающая пара, у которой нет еще органического слияния, сыгранности, даже простой обкатки. И то, что мы прошли в Ростове с успехом, нас окрылило и уверила в том, что, если мы будем продолжать совместную работу, из нашего дуэта может выйти толк. — Вы просто созданы друг для друга, — говорили окружающие. Да мы и сами это чувствовала. Действительно, мы отлично понимали друг друга. На манеже мы были как один человек и могли спокойно импровизировать — каждый точно угадывал мысль другого и подавал нужную реплику, делал необходимый трюк. Сыгранность, которая обычно вырабатывается годами совместной работы, у нас появилась выступлений. После Ростова мы хорошо проходили и в других городах. Антре «Донато и Джновани» (так я назывался на афишах) имело успех Петрограде. Кавказ.

. По дороге мы заехали в Краснодар и некоторое время выступали со своим антре в цирке Е. М. Ефимова. Ефимов знал, что мы воздушные гимнасты, и посоветовал нам возобновить полет, вернее, поставить его заново. Я за эту мысль жадно ухватился — боялся большого перерыва в воздушной работе. Ефимов даже дал нем аванс на сетку, аппарат и партнера. Ловитора мы нашли — способного молодого артиста, который все быстро освоил, выступать раньше, рассчитывали. Но после Матеуса, после нашумевший «Четырех чертей» и «Перекрестного полета, наш номер казался нам плохим и скучным, а главное — не оригинальным. Можно было, конечно, набрать еще партнеров, перекомбинировать трюки, усложнить их. Но увеличить труппу мы не могли: у нас не была средств. Да и многочисленность труппы не гарантирует ни качества работы, ни оригинальности номера. А мы обязательно хотели создать что-нибудь своеобразное, не похожее на наши прошлые номера не хуже их. Но что? Думали мы вместе, думали порознь. Ничего не придумывалось. Но однажды Донато пришел ко мне с таким лицом, как будто рыжим. комиком. классический, требует строгости, в этом его сила и красота. разрушит, значит, убьет и самый полет. Мне было жаль самому разрушать то, чего я добивался в течение многих лет, к чему я стремился, что было моим идеалом. Этому противился весь мой дух, воспитанный Матеусом. стиль», не поймет. Но Донато уверял меня, убеждал, уговаривал: Пойми, ново, оригинально, этого нет. хорошо, что «стиль», смешно, контрастно. Ты же сам клоун, должен понимать. Несколько дней он буквально ходил за мной по пятам, приводя самые убедительные доводы. И я сдался. Но на первых репетициях я не проявлял особого энтузиазма и занимал выжидательную позицию. Самым убедительным доводом для меня мог публики... Успех был грандиозный!!! Не меньший, чем у «Перекрестного полета» и «Четырех чертей». Это заставило Меня крепко задуматься, чтобы разобраться в причине успеха. Ведь я искренне не верил в него. Может быть, он зависит от того, что Донато очень талантливый рыжий, а может быть, действительно играет роль необычность? Позже, со временем, я понял, что дело было не только в этом. Полет — жанр, требующий большого напряжения не только исполнителей, но и публики. Поэтому улыбка и смех служат здесь как бы разрядной, как бы вздохом облегчения после сильной взволнованности. Кроме того, я заметил, что публика особенно радуется, когда узнает на трапециях клоуна, который веселил ее в манеже, она принимает его как старого знакомого. Донато работал в воздухе в том же костюме, что и внизу, а я и ловитор одевались строгие трико. Это был первый комический полет. И так как он проходил с неизменным успехом, вскоре у нас нашлось много подражателей. Так мы работали с Донато до тех пор, пока его не призвали в армию. Номер распался. Но я уже сам стал поклонником нового жанра и поэтому решил продолжить его. Нашел партнеров и повторил номер. Клоуном летал сам. Я взял двух молодых ребят, которые ни­когда не работали в цирке. Впервые мне самому пришлось быть .педагогом. Оказа­лось, что нелегко научить людей тому, что хорошо знаешь сам. Но я стара­тельно вспоминал, как и чему учил меня Матеус, старался даже говорить его сло­вами и интонациями. За шесть месяцев мне удалось подготовить неплохих вольти­жеров. При работе в воздухе комиком при­шлось, казалось бы, отказаться от основных приемов классического полета — не нужно было тянуть носков и колен, а тут как раз нужно было летать той «закорючой», против которой так воевал Леопольд Иванович. Но так показалось только вначале, Потом я понял, что и в комическом полете нужно в совершенстве владеть приемами класси­ческого стиля. Правда, приемы эти у коми­ка не видны. Но это не значит, что коми­ком в полете может быть любой клоун — одно дело не тянуть носков от недостатка мастерства, от неумения, а другое — скрыт­но использовать школьные приемы полета для создания комических трюков. В комическом полете я делал обычно различные каскады в сетку, изображая ничего не умеющего неудачнича, случайно или из фанфаронства взобравшегося на трапецию. Но в финале обязательно испол­нял один очень сложный трюк: пируэт-сальто-мортале или двойной пируэт обрат­но, то есть пируэт при возвращении от ловитора на трапецию. Мне как-то не хо­телось оставаться в памяти у публики не­удачником. Я чувствовал, что теперь, как никогда, мне необходимо продолжить поиски своего клоунского образа, которыми я занимался несколько лет до этого. Но задача осложнялась: клоун стал воздушником и предстояло органично соединить воедино два совершенно различных жанра. У Донато это получилось легко и естественно, у получиться. В течение нескольких лет я искал свой клоунский образ и не мог похвастаться успехами. Всматриваясь в маски клоунов, я старался разгадать их тайну, понять пути, по которым шли актеры в своих поисках, и наметить свой путь. Но редко рыжие нравились мне по-настоящему. Обычно клоуны очень густо замазывали лицо гримом и оно теряло возможность двигаться, мимировать и действительно превращалось маску. Во время моих первых клоунских опытов, еще в самом начале пути, Сергей Алексеевич Серж, который был не только умелым дрессировщиком, но и великолепным белым клоуном, причем смешным белым, что встречается не часто, учил меня именно искусству мимики, не раз говоря при этом, что подвижность лица — самое главное оружие клоуна. Поэтому я особенно приглядывался к клоунам типа знаменитого Эйжена. которые накладывали грим очень тонким споем, создавали характерные, хотя по-цирковому утрированные и эксцентричные, живые лица, маски. Но сколько я не бился, сколько не искал — ничего у меня не получалось. Чувствовал, что я недостаточно смешной в манеже и что публика подчас скучает. А рыжий — если он не смешон, то обязательно жалок. Мне становилось стыдно выходить в манеж. Когда через некоторое время я почувствовал, что зашел в тупик и топчусь на месте, я решил спросить у кого-нибудь совета. Театр я любил и раньше. Не пропускал ни одного спектакля с участием интересных гастролеров, особенно комедийных. Но в этот период я шел в театр, как в школу. С напряженным вниманием всматривался я в комических актеров — может быть, их искусство раскроет мне тайну смеха? Потом стал стремиться к знакомствам с артистами театра, надеясь, что в личных беседах выспросить и узнать. Надо сказать, что актеры театра очень любили ходить в цирк и нередко заводили дружбу с цирковыми артистами. Такое общение приносило взаимную пользу: если мы старались воспринять от них недостающую нам культуру, то и они часто признавались, что завидуют развитию нашего тела, точности жестов жонглера, гибкости акробатов, универсальности клоунов. «Как было бы хорошо, если бы в театре актер пользовался только точным, единственным жестом, насколько ярче, определеннее, выпуклее были бы образы, насколько яснее и точнее доносил бы их до зрителя актер», — мечтали они. Павел Орленев, например, как только приезжал в какой-нибудь город, первым делом спрашивал, есть ли в городе цирк. И так как цирковые знакомства у него были обширные, то обычно в каждом городе встречал он старых друзей. А если не было старых — легко заводились новые, Больше всего приезду Орленева радовались клоуны, потому что после представления он всегда шел за кулисы делиться впечатлениями, делать замечания, разбирать антре и репризы. Он придирался даже к мелочам, всегда умел найти причину ошибки, подсказать, как исправить недостаток. Я бывал особенно счастлив, когда мне приходилось Варламовым. Правда, так как мы оба работали вечером, то видеть его на сцене приходилось не часто, но те спектакли, которые я видел с его участием, заставили меня критически посмотреть на себя и на других белых и рыжих. Меня поражало, что на сцене он не ломался и не криалялся, как мы, клоуны, а публика смеялась, да еще как! В период моих поисков мне повезло. Я познакомился сначала с В. Н. Давыдовым, потом с С. Кузнецовым. Когда они бывали на представлениях, то всегда заходили ко мне за кулисы и среди рассказов и разговоров на раэличные темы обязательно высказывали работе. Они давали мне множество практических советов, которые всегда оказывались очень полезными. естественности, — говорил мне В. Н, Давыдов — убери нажим и торопись. держать быстрый, бодрый темп, иначе все заснут, — возражал я. Торопливость вовсе не темп. Она только мешает. образ, который ты хочешь создать, как за человека, что ты вот-вот захлебнешься, споткнешься, напутаешь. Одной создаешь, другой — разрушаешь. Давыдов подробно разбирал мои выходы и вникал во все подробности. Я удивлялся, откуда он знает законы манежа? А Давыдов уверенно советовал мне: —Вот тут сделай большую паузу, а тут сними ее, выговори все одним духом и умчись. ним. Давыдов и Кузнецов помогли мне найти моего Иванушку-дурачка, незадачливого парня, которому ничего не удается и он то и дело попадает впросак. Образ этот не был на манеже новым. Неудачников было много, но каждый из них имел свои индивидуальные черты, свой характер. Мой Иванушка всему, даже своим промахам, удивлялся, словно каждый раз это была первая неудача в жизни. Неудачу он воспринимал как случайность, неожиданность — он был уверен, что все получится. В жизни он не видел сложностей, все казалось ему простым. Виноват был всегда не он, а тот предмет, с которым он работал. Он скорее даже был не глуп, а наивен. Когда мы с Донато репетировали комический полет, то очень много спорили, каким должен быть клоун в воздухе. Конечно, сходились на том, что он будет делать смешные трюки. Он неудачник, может быть, даже хвастунишка, который за все берется, но у него ничего не получается. Контраст между строгой красотой, ловкостью, спокойной уверенностью гимнастов и суетливой возней клоуна должны рождать комический эффект. А если к этому прибавить еще некоторую долю страха, дрожание рук и ног, то получится и совсем забавно. Так мы и делали. Клоун копировал Неудачник Донато на людях был самоуверен, хотя делать ничего не умел. Бояться он начинал с того самого момента, как поднимался на мостик, но еще хорохорился. Когда же ему надо было уйти с мостика, здесь уже страха своего он скрывать совсем не мог. Его чуть ли не сталкивали с мостика, но на середине дистанции он безвольно повисал в воздухе, жалко качаясь на остановившейся трапеции. Падал в сетку, но снова возвращался, не успев еще опомниться и понять, что с ним произошло. Партнер старается подбодрить его, предлагает ему трапецию, объясняет, что и как делать. От страха у Донато так дрожат руки, что он не может удержать трапецию. Наконец, партнер уговаривает Донато по­качаться — и на трапеции снова беспомощ­но болтается смешная фигура в несклад­ном ботинках. воздухе! Когда ему надо было прийти к ловитору, то в страхе он подавал ему только од­ну руку, а другой — мертвой хваткой дер­жался за трапецию. Ловитор его не брал, и он снова неопределенно повисал в воз­духе. Тогда он пытался вернуться на мо­стик. Но публика видит, что он уже измо­тался и прийти обратно не сможет. И он, действительно зацепившись за тросы, ви­сел там до полного изнеможения, пока не падал кулем. Его опять уговаривали попробовать. Пе­репуганный насмерть, после долгих и му­чительных колебаний, он решается. Ему удается как бы случайна попасть ногами в руки к ловитору. От неожиданности он едва не теряет сознания, но спасительной трапеции из рук все же не выпускает. Про­болтавшись некоторое время между тра­пецией и ловитором, он умоляет выпустить его. Ловитор его отпускает, и он благопо­лучно мостик. Ободренннй «успехом», он идет в третий раз. Теперь он уже действует смелее — привык, да и, как ему кажется, кое-чему научился. Действительно, трюк, который он хочет сделать, у него неожиданно получает­ся. Донато до того счастлив, что на радо­стях падает в сетку. В заключение он делает очень сложный серьезный трюк, чтобы показать публике, что это была всего лишь шутка артиста, а на самом деле он — настоящий мастер. Это всегда вызывала у публики восторг, словно она радовалась, что артист провел ее так ловко, На протяжении всего номера зрители за­дыхались от хохота. Не только смешные трюки вызывали его — Донато был заме­чательным актером, в его фигуре и на его лице до тонкости отражались все оттенки его переживаний. Конечно, для того чтобы выполнять все эти трюки, надо было уметь летать. Что­бы изобразить неумелого полетчика, са­мому надо быть мастером. Когда я дрожал от страха перед первым в своей жизни полетом, это вряд ли кого-нибудь приво­дило в веселое настроение. Ведь клоун должен создать в воздухе образ, и для это­го ему необходимо в совершенстве вла­деть полета. Комические полеты публика полюбила сразу. Возникали все новые и новые но­мера в этом жанре. Пользуются популяр­ностью они и сегодня, Однако с сожалением приходится отме­тить, что современные полеты нельзя на­звать комическими в полном смысле этого слова. Ибо в них нет своего постоянного комика, в номер включают коверного. Но чаще всего это не дает того эффекта, ка­кой можно было бы ожидать. Это получа­ется хорошо только в том случае, когда коверный таков, как, допустим, Константин Берман, у которого за что он не возьмется, все получается профессионально. А ведь часто еще считают, что самое главное, — это нарядить человека в смешной костюм, а то, что он не может сделать профессионально ни одного трюка, — это не так уж важно. Нет, именно это и важно, ибо иначе этот «комический» полет выглядит дилетантски а дилетантство цирке недопустимо. В цирке можно быть только мастером. Фото Л. Бабушкина Ф.Конев