Я ничего не вижу больше, кроме этого крестика на груди незнакомой спутницы. Это крестик Кристи Ринцонно. Второго быть не может, В мастерских Греннеля, где, корпя над окладами икон, пьют крепкий чай и поют песни, полные тоски по родине, двух похо­жих драгоценностей не делают. Да и все детали напоминают крестик Кристи; турец­кая эмаль, рубиновые подвески по углам, плетеные золотые шарики на концах. Если бы посметь, я протянул бы руку и потро­гал его, как это было однажды вечером… Я помню все. Было очень жарко; стоял июнь. Цирк возвышался на площади у ста­ринных ворот Парижа. Четыре тысячи жи­вых существ парилось под шапито. Платки у всех были мокрые. Когда я после антракта вышел из цирка, теплый уличный воздух об­дал мое лицо, как холодной волной. Я шел медленно, не торопясь найти такси, слушая замирающие звуки оркестра. Вдруг что-то заставило меня обернуться. Женщина. Я узнал ее сразу. Так могла идти только Кристи: немного втянув голову в плечи, как бы готовясь к бою. В цирке мы ни разу не перебросилась ни единым словом. До работы она оставалась в фурго­не, служившем раздевалкой. Прикрыв хала­том мускулистые плечи, она читала или чи­нила свой расшитый блестками костюм. Я уже сказал только что: мы с Кристи никогда не перекинулись ни единым словом. Возможно, я бы заговорил с ней, если б хоть что-нибудь казалось в ней привлека­тельным для мужчины: выражение глаз, улыбка.

. Но она улыбалась только на тра­пеции, и в последний раз — спрыгнув с нее. В общем так, как этого требовало ремесло. Была ли она хорошенькой? Да, это вопрос. Они все хорошенькие там, наверху: сверкающие блестки костюма воз­мещают каждой то, чего ей не хватает. Но если сильных рук, упорства и жела­ния удивить достаточно, чтобы заставить следить за тобой под куполом, то все вы­глядит совсем иначе, когда ты оказываешь­ся на ковре-Кристи заметила меня. Я сделал знак го­ловой и пробормотал: Добрый вечер. Добрый вечер.— И остановилась. сегодня. О да... Особенно под куполом, на тра­пеции... Руки мокрые... скользят... И магне­зия не помогает. Конечно. Мы сделали десяток шагов. Я собрался что-то сказать, все равно что, лишь бы исчезла неловкость, когда девушка загово­рила: — Почему вы всегда забываете про ме­ня, когда пишете в газетах? Вопрос заставил меня смутиться. Имя Ринцонно никогда не упоминалось ни в од­ной из моих рецензий. Почему? Я и сейчас могу себе в этом сознаться: он был не­сколько убог, этот номер Кристи. Тот, кто обучал ее, ничему сам не научился со вре­мен ацетиленового освещения.

. Одни древ­ние трюки — несколько раскачиваний, про­стенькое подтягивание на руках, выкруты через плечо и, наконец, для неизбежных «мурашек» стремительный обрыв головой вниз, останавливаемый ногами в углах тра­пеции. Никакого озорства, от которого за­мирает дыхание, и слишком много, на мой взгляд, потираний рук, улыбок и автомати­ческих приветствий. «Гвоздь» номера со­ставляло неизменное верчение: луч прожек­тора, барабанный бой, и Кристи, держась зубами за аппарат, начинала вертеться, как глиняный сосуд на станке горшечника. Есте­ственно, зрители хлопали. В конце концов, они были довольны, что не пришлось зевать. Для номера, которым затыкалась прореха в программе, это была вполне добросовест­ная работа. Но разве наша вина в том, что одни артисты работают лучше, чем другие? Когда часто посещаешь цирк, становишься требовательным. Я не знал, что ответить; я был в положе­нии присяжного, остающегося при своем мнении. Тем не менее я сказал: Вы придаете большое значение газет­ной статье? Кристи посмотрела на меня с удивле­нием. Стало уже совсем темно. Я видел, как блестят ее глаза и маленький крестик на груди. Конечно, прессе. Нам важно, говорили. Слово «пресса» она произнесла таким тоном, что я невольно улыбнулся. Оно явно начиналось у нее с заглавного «П» и где-то ассоциировалось с пресвятой богороди­цей, это слово «пресса»... О! — продолжала она с какой-то яро­стью. — Вам обо мне. Я готовлю потрясающий номер, который на­делает много шума! Это признание не произвело на меня ожидаемого впечатления, впрочем, может быть, только потому, что в этот момент я увидел приближающееся такси и окликнул его. Монмартре? — спро­сил я.

. Безусловно. Садитесь. В машине я попытался смягчить разоча­рование, которое, очевидно, доставил ей. Значит, номер? И скоро вы его покажете? Мне было бы очень лю­бопытно посмотреть... Я так старался выказать ей свой инте­рес, что неожиданно попался в ловушку. Когда Кристи предложила тотчас же по­казать мне этот сенсационный номер, укло­ниться было уже невозможно. Такси доставило нас на бульвар Клиши, к началу мрачного тупика, по которому мы стали подниматься. Перед каким-то сараем молодая женщина остановилась и вынула из сумочки ключ. Я живу рядом, в гостинице, — сказала она, — а здесь тренируюсь. очень мил, он позволяет мне заниматься в своей мастерской. Вы ведь понимаете, я не хочу готовиться на глазах у всех. Мы вошли. Маленькая лампочка залила все тусклым светом. Я был во владениях мастера, изготовляющего тару. Кристи вела меня мимо станков, похожих на фантастические тени; шли по опилкам, пахло елью. В глубине помещения я увидел две трапеции. До одной можно было до­стать рукой. Другая была на высоте около пяти метров. Веревкой к ней был привязан кожаный пояс — в своей неподвижности это похоже было на виселицу. Девушка уже сняла платье и завязывала тесемки сандалий. Она прыгнула на первую трапецию, чтобы оттуда добраться до второй, перекладина которой показалась мне тонкой, как желез­ный прут. Сидя наверху, Кристи раскачива­лась; несколько раз подтянулась на руках. Я следил за ее огромной тенью на стене скучая, как человек, который жалеет о том, что пришел в гости, но не может уйти из вежливости. Подтягивания и раскачивания все продолжались; наконец она очень силь­но раскачала трапецию. Кольца скрипели, трещала балка. Кристи взлетала все выше и выше. Я почувствовал, как меня охватывает вол­нение, Я видел себя причиной и соучастни­ком самоубийства. Как это я раньше не со­образил, что Кристи, в сущности, жадная до рекламы девчонка и что все, что ей надо было,— это меня поразить! Я рассчитывал шаги, которые надо будет сделать, чтобы принять на себя ее падение и попытаться тем самым спасти ее. По на­пряженному выражению ее лица видно бы­ло, что главное еще впереди. О, я догады­вался, что она готовит отчаянный трюк — «раттрапе». Фрицци Бардони однажды в Нью-Йорке, исполняя этот трюк, чудом из­бежала смерти и никогда больше не осме­ливалась его повторить. Я не ошибся... Сильно размахнувшись, Кристи выпустила из рук перекладину, изо­гнулась... В вышине ее тело перевернулось; она падала... Все мускулы у меня напряг­лись, я бросился вперед, готовый принять Удар! Странное ощущение, когда ждешь уда­ра, а его нет. Вместо него — глуховатый звук натянутой веревки. Я поднял голову. Держась за трапецию пятками, Кристи раскачивалась. Что вы на это скажете? Спускайтесь! — приказал я. — Спускай­тесь немедленно. Я боялся, чтобы не началось все сначала. Но, сияющая, она спрыгнула на землю. могу сказать. так одна, страховки, это впервые. Вышло, а?! Да, вышло! — закричал я. — Даже слишком хорошо вышло. Я не добавил: «Это же идиотство, с эти­ми трюками вы разобьетесь насмерть. Фрицци Бардони чуть не погибла». Не надо обескураживать людей, рискующих жизнью, чтобы чего-то достигнуть. Это не помешает им продолжать начатое и только внесет из­лишнюю тревогу. Я смотрел на Кристи, как смотрят на неизлечимо больных, которые не проживут долго. Кристи не почувствовала моего смятения. Она оправила платье, надела на шею кре­стик. Я подошел и взял в руку это укра­шение. Красиво, правда? Дмитрий мне подарил. Вы знаете Дмитрия... Из оркестра цирка Медрано, Это он со мной занимает­ся. Он понимает в акробатике и говорит, что мой теперешний номер жалок. Вы, наверно, тоже думаете. меня, конце концов, заработок... тысячи франков. Если б я согласилась стать биле­тершей, это прибавило бы мне еще немно­го... Но это был бы конец. Когда директора видят вас в костюме билетерши, больше они уже не заплатят. А с моим новым номером я франков или даже десять. Это, конечно, опасно, мой «раттрапе», поделаешь! рискует, имеет. пора­ботаю. гостиницу. пансион. Не в Париже, нет, — на Лазурном берегу, в Босолей, под Монте-Карло. Вам знакомы эти места? Дмитрий говорит, что Босолей — это потрясающий уголок! Он будет работать в казино, постояльцами. приличные люди. А небо там... всегда синее. Кристи все говорила; она заперла дверь мастерской. Мы спустились по темной улоч­ке и дошли до бульвара. В моих воспомина­ниях она всегда представляется мне стоя­щей на этом месте. Пора было проститься. Маленький крестик поблескивал у нее на груди , Я взял ее руку. Значит, договорились? На мое первое выступление вы пишете большую статью? Обещаю, Кристи. Дайте мне знать. Это произошло два месяца спустя. Блондо, театральный агент, утром позвонил мне в редакцию. Ты знал эту маленькую Ринцонно? —Да. Разбилась вчера насмерть в Брюсселе в Королевском цирке. девочка! сделать «раттрапе»... Что? «Раттрэпе»? Никакого «раттрапе» она никогда не делала. Просто упала с тра­пеции... Разрыв аорты. Я знаю, как это бывает... Зрители делают «ах»! единым вздохом; музыка останавли­вается; артиста уносят; спрашивают, нет ли среди публики врача, который, как правило, не признается; ведущий выходит объявить, что состояние тяжелое, но есть надежда спасти, что представление продолжается... Администратор подавлен, однако находит в себе силы принять репортеров, рассказать им подробности происшествия... ...В тот день я написал несколько слов о Кристи Ринцонно. Написал очень кратко: я знал — чем короче, тем больше шансов, что напечатают. Ночью поступила какая-то политическая речь. Маленькая воздушная гимнастка была принесена в жертву еще раз. Для следующего номера это событие было уже устаревшим. Жертв несчастных случаев в прессе хоронят только еще не остывшими. Мадемуазель Ринцонно допустила ошиб­ку, умерев прежде, чем она сумела поко­рить толпу. Невезучая Кристи! Что теперь могу я сделать в память о ней?.. Как он блестит, этот крестик, на груди у моей соседки.., Настоящий укор. Чтобы ос­вободиться от него, я должен записать все хотя бы для самого себя. Для других, по правде говоря, она слишком простенькая, эта история; люди столько на свете видели! Маленькая безвестная воздушная гимнастка, падающая с трапеции,— это не тема для рассказа сегодня... А. Брискиндовой Журнал Советский цирк Март.1960 г