года, семьдесят пять лет я провел на канатах «дора». Теперь, когда меня заменили сыновья и внуки, когда я стал только бо­лельщиком цирка, мне хочется рассказать нашей молодежи, как жили мы — старые артисты цирка. Большую половину жизни я прожил в годы, когда узбекские артисты — а нас бы­ло много: и комики — острословы, и музы­канты, и кукольники, и певцы, и танцоры, и канатоходцы, и акробаты, и жонглеры и многие другие — жили вне закона. Му­сульманская вера «ислам», и свод законов, по которому должно жить мусульманское общество, — «шариат» — считали искусство великим грехом, а артистов великими грешниками. Но народ любил и искусство и нас, ар­тистов-грешников. Любил и поддерживал — кормил, поил, одевал. Любили развлечения и богачи, многие из них даже покупали се­бе артистов. А артисты, которые бродили по дорогам Ферганской долины, Бухары, Самарканда и далекого Хорезма с очень давних времен, много сотен лет, оправдывали свое искус­ство «благословением божьим». Канатоходцы и плясуны на проволоке — «дорвозы» и «симдоры», так называли нас, — рассказывали такую легенду. Святой пророк Алий всю свою жизнь воевал с «неверны­ми» (то есть с людьми другой веры). И вот пришел он к крепости Шахри-Хайбар. Эту крепость никто не мог покорить, потому что неверные жили там под защитой ска­зочных великанов-дивов. Вокруг крепости были высокие скалы, грязные потоки воды. Пророк Алий перебросил канаты, укрепив их на врытых в землю высоких бревнах, и все войско перешло по канату в крепость. Неверные были уничтожены, а сооружение, которое помогло разбить их, получило на­звание «дор» и было благословлено самим пророком Алием. А поэтому и искусство «дорвоза» благословенное — «баракат». Ес­ли женщина хочет иметь ребенка, ей нужно только очень попросить дорвоза обойти вокруг нее семь раз и... у нее родится сын! А сами канатоходцы начинали пред­ставления с молитвы, в которой благода­рили пророка Алия. Да и все представле­ние проходило под музыку и чтение раз­личных стихов. Чтобы понять, как мы трудились, я рас­скажу, как устраивался «дор» и «симдор» — конструкция для хождения по канатам и конструкция для хождения по проволоке.

. Брали три или пять бревен, их связы­вали веревками в мачту высотой 25—30, а иногда и 40—50 м. К мачте крепился цент­ральный канат. Поперек мачты шла дере­вянная перекладина длиной 4—4,5 м, от которой отходили боковые растяжки. Они закреплялись внизу, на земле, поддержи­вая мачту. Центральный канат шел в двух направлениях: на подъем и на спуск (таким образом, мачта закреплялась с четырех сторон). Выше перекладины метра на 1,5—2 пер­пендикулярно мачте, на одной параллели с перекладиной, прикреплялась доена. Она крепилась серединой к верхнему концу мачты, края связывались с перекладиной (получался двойной упор, это крепление не давало возможности сломаться переклади­не). Под доской устанавливалось нечто вро­де зонта, а от перекладины вешались с двух сторон трапеции, трехступенчатая и одинарная (или двойная). Центральный канат, по которому дорвоз поднимался, шел под углом 25—30, а канат с другой стороны — под углом 50—55 гра­дусов. Приблизительно на середине каждого каната устанавливались козлы из бревен высотой 20—25 м (бревна крепятся между собой, так же как и мачта). Между козла­ми и мачтой делались пять-шесть растя­жек для того, чтобы лучше укрепить соору­жение. Эти растяжки прикреплялись к кольям, вбитым в землю. Когда дорвоэ ра­ботал, его помощники придерживали колья... Трудно было вбивать эти деревян­ные колья — почва у нас сухая, твердая. Веревки были шерстяные, диаметром 60—70 мм. Шерстяные веревки растягивались, так что тугой натяжки не могло быть, а бло­ков знали. Для того чтобы соорудить «симдор», устанавливали высотой 5—6 м, между ними натягивали про­волочный трос длиной 5—6 м. Проволоку, как и канат, мы делали сами: мы нагрева­ли тонкие струны и затем их скручивали. С обеих сторон козел крепили шерстяные канаты: во время прыжков они растягива­лись — создавалась амортизация.

. Одевались мы в шаровары из плотной материи, внизу они были заужены, выше щиколотки завязывалась лента («пейнич», шириной в 10—12 см), и белую свободную рубашку («яхтак», перевязанную в талии вышитым платком — «бильбаком»). На го­лову надевалась тюбетейка. На ноги — ничего, работали всегда босые... Ступни ног трескались — кровь так и струилась с ног начинающих дорвозов... Кончалось пред­ставление, и раны засыпали жженой глиной, а завтра все повторялось сначала. Через несколько лет работы на ногах образовы­вались толщиной. В старину считалось, что дорвозом мо­жет стать только потомок дорвоза. Дейст­вительно, искусство наше чаще всего пере­давалось из поколения в поколение. И нуж­но сказать, не всегда маленький мальчик в семье дорвоза хотел унаследовать искус­ство своего отца, но нужда заставляла его в шесть-семь лет забираться под самое небо. А нуждались мы очень! Много народу смотрело наши «игры», но не все имели деньги, чтобы заплатить за доставленную радость. А если нас приглашали баи, то тоже далеко не всегда щедро одаривали — чаще всего угостят ужином и халат поно­шенный подарят. Богачи особенно любили смотреть, ког­да работали совсем маленькие дорвозы. Стоишь, бывало, смотришь, как ребенок, рискуя жизнью, проделывает сложные прыжки; отец его внизу крепления дер­жит и с мальчика глаз не спускает, боится, а жирные баи сидят и гогочут... Так становилось больно и обидно! Помню, был один дорвоз, очень хорошо его сынишка работал, тоненький такой, хо­рошенький. Однажды в Маргелане сорвал­ся мальчик и разбился... И оказалось — это девочка. Не было сына у престарелого дор­воза, научил он дочку своему искусству. Ловко она работала, да слабенькая была, недолго погибла. Я за свою жизнь тоже не один раз сры­вался.

. Помню, как-то сорвался в Ташкенте: слетел я с проволоки, зацепился пятками за трос, сделал полный оборот вокруг про­волоки и сел опять на трос... Я не прекра­тил выступления, потому что, если бы ушел, мой авторитет надолго был бы испорчен. Я взял баланс и вновь проделал трюк. А когда кончилось представление, оказа­лось, что я сломал три ребра... Лечили меня тогда по-своему — взяли кусок козьей шкуры, обмазали ее столяр­ным клеем и заклеили ею правый бок. Ра­ботать год. У дорвозов было правило — никогда не сдаваться, так учил меня мой отец. Он был очень популярным дорвозом — звали его Ташкенбай. Он мне часто рассказывал эпи­зоды из своей трудной жизни и всегда окан­чивал рассказ словами: «Зритель не должен знать о трудностях нашей работы. Что бы ни случилось — улыбайся». Один из эпизодов запомнился мне на всю жизнь. Был большой праздник в Таш­кенте, и отец решил показать свое искус­ство на площадях большого города. Две­надцать дней шел он из Коканда в Ташкент (сейчас поезд довозит нас за двенадцать часов, а самолет за сорок минут!) и при­шел усталый, не готовый для сложной работы. Оказалось, в Ташкенте уже выступала группа дорвозов Сойибходжи, это был лю­бимчик баев, он не разрешил отцу рабо­тать. Отец, взвалив на плечи трапецию, вновь пустился в путь. Пришел он в город Турке­стан, там был праздник, в котором прини­мали участие русские войска. Взяв напрокат бревна и веревки, отец устроил дор и на­чал представления. Но сказались усталость и волнения — отец сорвался! Падение было более чем удачным — он зацепился за одну из растя­жек и благополучно опустился на землю, правда, при этом получил значительные ушибы... Он поднялся и улыбнулся, соби­раясь повторить номер. Русский генерал потребовал подойти и объяснить, как могло случиться несчастье. Отец улыбнулся вновь и бодро ответил: «Это у нас так принято — при первом выступлении опускаться на зем­лю таким способом». Генерал тоже улыб­нулся, видимо, поняв хитрость отца, и раз­решил ему повторить номер... Да, тяжела и сурова была жизнь дорвоза! Работали под открытым небом, ноче­вали где придется, ели что придется и часто, невыспавшиеся и голодные, улыба­лись и забирались на дор, рискуя сорвать­ся. Работали мы, конечно, без сетки, без лонжи и ни о какой страховке понятия не имели. А в результате — пустой карман и тяжелые увечья! А сколько унижений и оскорблений мы переносили от «сильных мира сего»... Счи­талось большим почетом, если тебя при­глашали участвовать на представлениях, устраиваемых каким-нибудь ханом. На этих саилях — празднествах — выступало сразу несколько групп народных артистов разных видов и жанров. По приказу хана группы одного вида со­ревновались между собой. Далеко не всег­да эти соревнования были именно сорев­нованиями, скорее это была жестокая конкуренция. Лучшим артистом считался тот, чье представление хан досмотрит до конца, но если хан уйдет во время пред­ставления, значит, ночью этого артиста из­гонят из города. А для ханов показателем отличной работы не всегда являлось ис­тинное мастерство, чаще всего их привле­кали или красивые мальчики, или отчаянные прыжки... Но как бы тебя ни унижали, ты обязан был каждым «баем». Помню, шел я как-то по улице, задумал­ся и не заметил мингбоши — тысяцкого Эгамберды, — ну, и не поклонился ему. Рас­свирепел Эгамберды, велел отвести меня на конюшню. Там меня избили. А когда ра­ны зажили, приказал мингбоши служить ему год, чтобы «научился» я уважать «власть». Целый год вынужден был я чистить ему оружие, лошадей, готовить «чилим» — ку­рительную трубку, чистить одежду, обувь. Жил я в конюшне, спал в кормушке, ел остатки со стола привилегированных слуг, — денег мне, естественно, не платили. Пока я прислуживал Эгамберды, вышел из формы. Кончил служить — работать на­чинать сразу не смог. Хорошо, что мы, бро­дячие артисты-бедняки, дружно жили: по­могли мне другие дорвозы, народ помог — поили меня и кормили, пока я трениро­вался. Вообще мы часто друг другу помогали. Помню, был среди нас дорвоз Мирза-Хаким. Он очень увлекался конным спортом, но лошадь купить никак не мог — денег не было. Собрали мы нужную сумму и ку­пили ему лошадь. Оправдал наши надежды Мирза-Хаким: так он блестяще выступал на конных соревнованиях-игрищах — «улак», что всегда получал призы. Эти призы улуч­шили наш бюджет. Несмотря на трудности, которыми была полна наша жизнь, искусство народных ар­тистов было на высоте, ибо мы уважали народ, а народ любил наше искусство. Для народа мы и старались. Только тот человек, кто от чистого серд­ца служит народу! Кто не знает радости труда, плодов. Ташкент. город. дор­возов. Одной из положительных сторон старо­го узбекского цирка было то, что артист никогда не замыкался в рамках одного но­мера. Каждый артист работал в нескольких жанрах. Конечно, не все номера артиста были на большой художественной высоте, но один номер отрабатывался блестяще. Такой подход к профессии развивал ма­стерство артиста всесторонне. Это помо­гало нам, небольшой группе, проводить большие представления, что было тоже не­маловажно. века в Фер­ганской долине были особенно знамениты: Юсуп-Кизик Шакарфианов, главной про­фессией которого были кизикчилики, то есть сочинение и исполнение коротких пьесок сатирического содержания; фокус­ник Журабоши-ока, гиревик-атлет Камил-Полван, гимнаст Парзин-ока, дрессировщик лошадей Рахман-ока, гимнаст на трапеции Чакан Ходжаев (впоследствии он стал дрес­сировщиком лошадей), молодой комик-острослов Карим Зарипов (впоследствии он стал гимнастом, а в советское время про­славился как дрессировщик лошадей и наездник). Среди русских содержателей цирков был очень популярен Юпатов, сам великолеп­ный дрессировщик лошадей. В его цирке часто выступали узбекские артисты, там мы обогащали свои программы, свое мастер­ство, а его артисты учились у нас. В Средней Азии работали знаменитые артисты, приехавшие из стран Востока: «факир-шпагоглотатель» Азисхан, «человек-змея» Ли Фушун, «человек-аквариум» Али-Афган дцугие. Работа на доре, или, как называлось на­ше представление, «доруюн» (дословно «игра на виселице»), состояла из многих трюков. Первым начинал работу ученик, затем выступал дорвоз средней квалифика­ции, а после уже сильные. Приблизительно до 1905—1910 годов ра­бота дорвоза состояла из следующих номе­ров: прямое передвижение с балансом впе­ред и назад; фигурное передвижение под музыку — вроде танца; передвижение с отводом ноги; передвижение с приседа­нием то на одно, то на другое колено. Все эти трюки исполнялись с передвижением до второй или третьей растяжки. Затем шел ответственный трюк — передвижение до верхнего мостика с завязанными глазами. Во время работы на трапеции исполня­лись 1. подколенках, боковых веревок трапеции. 2. Обрыв со спины. Обрыв производился с положения баланс, лежа на трапеции. 3. Обрыв с положения сидя. 4. руках, руками, поворот на 360 градусов на одной руке. 5. петлях, руках, проведение ног между рук, руки вывертываются во вращающейся петле. «Вертушка» темпе - (8—10 вращений). 6. Бросок с верхней площадки. Прово­дился он так: один конец веревки привя­зывается к щиколотке ноги, другой конец привязывается к трапеции. Длина веревки 2,5—3 м плюс 1,5—2 м — расстояние до мостика; таким образом, длина свободного полета м. Впоследствии мои ученики Дехкан, Хатим и старший сын Кадырджан начали де­лать более сложные трюки. Особенно лов­ким был Дехкан. Он первый начал работать на канате в очень быстром темпе, с завя­занными глазами, делать копфштейн (стойку на голове), пируэт с балансом на 180 гра­дусов, перевод баланса через голову на плечи, с плеч на спину, опускание и провод баланса между ног, ласточку с балансом и без баланса. Он изобрел очень опасный трюк — передвижение по канату в быст­ром темпе с привязанными к ногам хоро­шо отточенными ножами. Затем он начал делать седамы во время быстрого бега. В эти же годы начали усложнять работу на трапециях. В этом сказалось влияние русского цирка. Работа симдора на проволоке также состояла из нескольких сложных распро­страненных трюков. 1. Передвижение вперед и назад. 2. музыку — танец. 3. Обвод баланса между ног и через голову. 4. елочкой. 5. Прыжки вверх в быстром темпе. 6. растяжек). 7. сторону). 8. Седамы со стойки на одной ноге. 9. Седамы, когда ноги подгибались «потурецки». 10. (боковые, вправо, влево). 11. Седамы с балансом за спиной. 12. назад. симдорами, когда они привязывали к ступням ног медные тарелки, деревянные ходули или на­девали туфли на высоких каблуках. Это бы­ли прыжки, седамы, седамы с завязанными глазами — все очень трудные трюки. Еще был трудный трюк — «прыжки казане», симдор надевал на ноги медный казан (или, вернее, влезал в него) и передвигался на проволоке. В начале нашего века я был признан лучшим дорвозом и симдором. Не всякий музыкант мог работать со мной, так как не выдерживал темпа. Ведь каждый удар на-гора или дойры (это среднеазиатские удар­ные инструменты) должен был совпадать с моими действиями. Работал я в быстром темпе 50—60 минут без перерыва. Поэтому музыканты в очень вежливой форме отказывались мне аккомпанировать. Конечно, такое мастерство пришло ко мне не сразу. Работать на доре я начал се­ми лет, моим учителем был отец. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, отец умер и я стал работать один. Я был уже вполне приличным дорвозом. В 1885 году я увидел работу хорошей груп­пы симдоров, под руководством знамени­того Мадали-ока, загорелся желанием изу­чить этот вид искусства и уговорил второ­го руководителя группы — Худайназара взять меня к ним. Худайназар был талант­ливым человеком, он сразу приметил во мне «данные» и начал со мной работать. Вскоре я стал исполнять серьезные трюки. Из-за этого я был вынужден уйти от них, ибо Мадали-ока недолюбливал меня, счи­тая своим конкурентом. Но дело было сде­лано — я симдором! Правда, до признания мне пришлось прожить много голодных лет. И только в 1908 году на большом представлении, ко­торое было устроено на Промышленной выставке в Ташкенте, я был признан луч­шим дорвозом и симдором Туркестана. Ме­ня наградили золотой медалью, грамотой и парчовым халатом. Такова повесть моей одной жизни. Да, именно одной, потому что в день Великого Октября жизнь. Началась новая жизнь, и в ней тоже было немало трудностей, но трудности эти легче было преодолеть, ибо, преодоле­вая их, мы завоевывали настоящее счастье. Артисты из народа были в годы борьбы за Советскую власть вместе с народом. Мы выступали на революционных празд­нествах селах, по фронтам, участвовали в кампаниях по борь­бе с басмачеством, по проведению земель­но-водной реформы. Мы боролись с пере­житками прошлого в сознании народа, бо­ролись за раскрепощение женщины. Не толь­ко своим искусством и горячим словом бо­ролись мы: многие артисты вступили в ря­ды Красной Армии. В 1924 году мой стар­ший сын, моя гордость Кадырджан, ушел в армию. Узнали об этом басмачи и решили отом­стить мне. Меня поймали, связали, броси­ли под дерево и решили в назидание всем жителям деревни повесить... Но не удалось им убить меня: как ветер налетели на бас­мачей воины Красной Армии, и я был спа­сен. Часто потом мне передавали, что злы басмачи на меня, отомстить собираются. Собирались, собирались, да так и не собра­лись, пока их всех не уничтожили, В рядах народных мстителей был сын! С 1925 по 1930 год мы работали в част­ных цирках. А с 1930 года я уже работал в системе Узбекского государственного объ­единения музыкантов эстрады и цирка. Мы получили возможность работать и жить, хорошо жить! Вы, конечно, не представляете, каково со страхом думать о завтрашнем дне. А для нас в старину завтрашний день был чем-то неведомо страшным... Вдруг разобьешься — и не умрешь, а останешься калекой! Куда тогда?.. До 1947 года я работал на канате, до 1949 года был художественным руководите­лем группы, а с 1950 по 1956 год — худо­жественным руководителем Ташкентского цирка, при котором в 1942 году был создан наш национальный коллектив. А когда мне исполнилось 90 лет, я ушел на пенсию. Советская власть и мой дорогой народ высоко оценили мою работу. Я пожал пло­ды своего труда. Я народный артист РСФСР и Узбекской ССР, удостоен высочайшей на­грады — ордена Ленина. Меня наградили также орденами Трудового Красного Зна­мени, «Знак почета», медалями «За трудо­вое отличие» и «За доблестный труд». И я знаю, все эти пометные звания и награды я получил не только за мою работу в наше время, но и за всю мою жизнь. Я всю жизнь трудился для народа, и народ оце­нил мой труд. По моему пути пошли сыновья и внуки и внучки. Они сейчас работают в советском цирке, лучшем в мире цирке! И я очень горжусь ими. Дорогие товарищи артисты! Вам никогда не придется испытывать трудности и невзгоды, которые испытали мы, старые артисты. Перед вами открыты широкие пути к счастью творчества. Так идите же по этим дорогам к вершинам мастерства! Служите своему народу, неси­те с гордостью высокое звание советского артиста! счастливы, друзья!