Этот разговор шестилетний Багри Кук запомнил навсегда и невольно вспоминал о нем в самые критические момен­ты жизни. Разговор происходил между его отцом и дядей Вильямсом Кук. Дядя Вильяме, высокий и красивый, в новом костюме и в белом воротничке, оттенявшем его черное лицо и курчавые волосы, сидел, заложив ногу на ногу, на единственном стуле в их бедной хижине и говорил отцу Багри: —Послушай меня, Сайер. Бросай быстрее эту постылую работу и поезжай в Европу. Отец, такой же высокий, как и дядя, одетый в выцветшую от тропического солнца венгерку, ходил по хижине из угла в угол и молчал. Ну что ты молчишь, чудак. Я же тебе лучшего желаю. Твои советы заманчивы, — отвечал отец. — Но мне страшно решиться. Здесь у меня родина, а что там? Эх ты, — оживился дядя, — «родина», «родина». Здесь, в Со­мали, ты на положении раба, а в Европе будешь артистом цирка, станешь человеком. А потом запомни: у циркового артиста там родина, где есть манеж. Поезжай в Россию. Это неисчерпаемый оазис для артистов. Там городов и местечек, что деревьев в наших джунглях. Не объездишь за всю свою жизнь... Ты же знаешь, что я стал человеком, когда вылез из этой дыры, — продолжал дядя, играя золотой цепочкой от часов. И это правда. Все в поселке только и говорили о том, что Вильямсу Куку улыбнулось счастье и богатство после того, как его вывез во Францию предприимчивый француз Луи Годфруа. Всего несколько лет назад дядя Вильяме работал здесь, в Британском Сомали, как и его брат Сайер, объездчиком лошадей в фирме Гагенбек, поставлявшей всем циркам и зоопаркам мира экзотиче­ских животных.

. А теперь он стал известным цирковым жокеем и носит европейский костюм с золотой цепочкой, какую в их посел­ке имеет лишь господин управляющий филиалом фирмы — тол­стый и смешной немец. Багри не все понимал тогда из разговора отца с дядей. Но он страстно желал, чтобы у отца был такой же чудесный костюм и золотая цепочка. И еще ему очень захотелось побывать в России — далекой и таинственной стране, где, как рассказывал дядя, целые полгода с неба летит холодный белый пух. Багри очень обрадо­вался, когда отец после отъезда дяди в Европу, забрав семью, решил, наконец, покинуть насиженное гнездо и попытать счастья в далекой стране. И действительно, в России отец стал артистом. Каждый вечер при ослепительном свете газокалильных фона­рей выводил он на манеж цирка группу дрессированных верблю­дов, на которых исполнял вольтиж. Публика всегда долго хлопала ему. А после представления отец надевал добротный костюм с жи­леткой и с блестящей, правда, не золотой, а медной цепочкой и приносил ему, Багри, подарки — кульки со сладостями. Дядя Вильяме был прав, в России действительно оказалось много городов. В них жили почему-то исключительно белые люди, а не черные, как Багри, его отец и все жители их поселка в Африке. Здесь, в России, Вагри, к своему удивлению, узнал, что он негр, — так называли его белые люди. Впрочем, он, как сказал отец, не совсем негр, ведь его мать гречанка. Правильнее его сле­довало бы называть мулатом. Дядя Вильямс не ошибся, когда рассказывал и о том, что в России падает с неба холодный пух, который здесь называют снегом. Снег был очень холодным. Но еще холоднее был воздух. От него у маленького Багри коченели руки и ноги и спирало в горле дыхание. Из-за этого холода в Полтаве кончилось в их семье непродолжительное счастье: хозяин цирка экономил на дровах и заставлял работать артистов в холодном помещении.

. Отец Багри простудился и слег в постель. В меблированные комнаты, где жил Багри с родителями и сестрой Жаннетой, зачастили доктора. Они долго выслушивали отца и потом таинственно шептались с ма­терью. От них маленький Багри услышал непонятные слова: «ско­ротечная чахотка». Отцу становилось все хуже и хуже. Он буквально таял на гла­зах. Однажды ночью Багри проснулся от сильного кашля отца и увидел при свете свечи, как он, задыхаясь, с горящими глазами, чуть не плача, умолял —Я не хочу умирать на чужбине, увези меня на родину. И только тогда маленький Багри вдруг понял разговор отца с дядей Вильямсом, понял, что такое родина. Так называлась Сома­ли — земля, где он родился и рос, где светило щедрое солнце и жили такие же черные, как я, люди. А чужбина — это страна, где заболел отец и откуда так страстно хотел уехать. Но уехать отцу не пришлось. В яркий мартовский день, когда с крыш стала падать капель, его не стало. И тогда, осиротевшая семья решила вернуться на родину. Про­дав за бесценок верблюдов, мать с детьми приехала в Одессу и явилась к британскому консулу. —Ха, вы хотите, чтобы я вас отправил в Сомали?! — удивлен­но воскликнул консул, когда услышал просьбу матери. — Да будет вам известно, достопочтеннейшая, что у нашей королевы Виктории 250 миллионов подданных, живущих в колониях. Что получится, если каждый из них вздумает совершать вояжи за счет имперско­го казначейства. У меня нет на это сумм. Так Багри Кук и не попал на родину и остался жить на чуж­бине.

. Что такое чужбина, маленький Багри почувствовал на себе через несколько недель после посещения консула. У матери кон­чались деньги. Надо было на что-то жить. И вот Багри вместе с сестренкой Жаннетой стали ходить по одесским дворам, преследу­емые злыми собаками, драчливыми мальчишками, бородатыми дворниками и городовыми. Расстелив коврик посреди двора, брат и сестра демонстрировали перед случайными зеваками акробати­ческие упражнения, получая за это редкие медяки. Так бедствовали они почти год, пока не нашелся «благодетель». Это был немец Карл Грайль, директор одного из передвижных гагенбековских цирков. «Неплохо работают эти черномазые поросята. Из них выйдет толк»,— подумал Карл Грайль, случайно увидев на улице выступ­ление Багри и Жаннеты, и взял их учениками к себе в цирк. Попасть в цирк, где работал его отец, показалось для Багри большим счастьем. Ведь и он, выучившись, станет артистом, и тог­да они с матерью и Жаннетой смогут безбедно жить. Как хорошо, что попался такой добрый человек! Но вскоре маленький Багри узнал цену благодеяниям директора. Каждое утро, едва только в цирковую конюшню проникал первый солнечный луч, разда­вался голос Грайля: —Багри, штейауф, вставай. Надо чистить лошадей. И Багри, вскочив с сена, служившего ему постелью, отправ­лялся чистить и поить лошадей. А их было четырнадцать, и каж­дую надо было тщательно вычистить. Не дай бог, если господин директор, проверяя его работу, испачкает о круп лошади свой но­совой платок. Тогда он в ход пустит плетку, с которой никогда не расставался. После чистки лошадей Багри мыл пол в конторе цирка, прибирал в комнатах господина директора и чистил хо­зяйскую обувь. Затем в течение двух часов он репетировал на ма­неже с сестрой и другими артистами, и за каждый завал, за каж­дое плохо сделанное упражнение следовала тяжелая директорская затрещина. В полдень Багри сопровождал фрау Грайль на базар и нес оттуда корзинки с провизией. После обеда и короткого отдыха на сено!вале Багри снова репетировал в манеже. Затем перед самым представлением он вместе с униформистами заграблял манеж, заправлял керосином лампы, помогал облачать­ся директору перед его выходом на манеж. Во время представления у Багри также не было свободной ми­нуты. Он помогал униформистам, ассистировал директору, когда тот выводил на арену дрессированных лошадей, и, наконец, сам, сбросив свою старенькую повседневную одежонку и принарядив­шись в красивый камзольчик, превращался в артиста. Несмотря на свои юные годы, к концу пребывания в цирке Грайль Багри был занят в пяти номерах: был «верхним» в худо­жественно-акробатической группе, выступал е дрессированными волками, вместе с сестрой Жаннетой исполнял акробатический но­мер «китайский стол» и воздушный акт на бивнях гиганта-слона Ямбо. Последний номер был особенно тяжел и опасен; слон ста­новился задними ногами на две тумбы, делал баланс, а в это время на трапеции, положенной на его бивни и никак не укрепленной, Багри выполнял гимнастические упражнения. Публика долго ап­лодировала Багри после этого номера, и многие мальчики в краси­вых матросских костюмчиках, пришедшие с родителями б цирк, завидовали ему. А он завидовал им, их безоблачному детству: ве­селые и возбужденные, они уходили к себе домой, а он должен был поело представления кормить волков и чистить стекла керосиновых ламп. Но вот Багри стал артистом. В этом ему помог дядя Вильяме. Приехав на гастроли в Россию, дядя случайно встретил цирк Грайля, в котором нашел своего племянника и племянницу, и взял их к себе. Два года он находился с дядей, и дядя и его жена, всемирно известная наездница, француженка Мария Годфруа, сделали из него первоклассного жокея — исполнителя классического кон­ного номера. Багри всего 15 лет, но директора цирков Сур, Стрепетов. Хойцен, Первиль и другие охотно ангажируют его: ведь мало нахо­дится столь темпераментных, как он, жокеев, которые могут сде­лать на галэпадс с лошади арабское сальто без группировки и вы­полнять курс — прыгая на коня с горящим самоваром в руках и с корзинками на ногах. Помимо жокейского номера Багри участвовал еще в шести номерах, работая с Жаннетой и с Уколовыми — своими сводными братьями и сестрами, за отца которых вышла замуж его мать. Да, наконец Багри стал артистом. Вот когда, казалось, должны осуществиться давние слова дяди Вильямса о счастье. Но этого не произошла. Директора всячески обсчитывали его, платили мизер­ную плату и, что самое страшное, в глазах многих окружающих людей он, как и раньше, оставался, прежде всего, человеком дру­гой расы. На фото Б. Кук в бедуинском костюме Особенно больно почувствовал он это, когда решил жениться. Находясь в цирке Первиль, Багри познакомился с миловидной пле­мянницей директора. Она работала гротеск и называлась по афи­ше м-ль Аннет. В жизни же все звали ее Аннушкой и даже Аню­той. Она родилась в станице Цим­лянской в казачьей семье Маншияиных, давших русскому, а затем говэтекому цирку нескольких арти­стов. Молодые люди полюбили друг друга. Но тетка-директорша и отец Анюты, работавший в цирке буфет­чиком, запретили им встречаться. Однако влюбленные все же ре­шили соединить свою судьбу. Стол перед алтарем. Багри испытывал огромное унижение из-за того, что венчаться пришлось тайно, в при­сутствии только близких друзей-артистов и что у него даже не было Денег для покупки свадебного платья невесте. Но самое большое унижение мо­лодому мужу, пожалуй, пришлось пережить вечером, после свадьбы. В комнату, специально снятую Баг­ри, явился с приставом и четырьмя полицейскими отец Анюты и по­требовал, чтобы ему вернули домой дочь-беглянку. Багри стоило много усилий дока­зать тупоголовым блюстителям по­рядка несостоятельность притяза­ний отца его жены. Он облегченно вздохнул только тогда, когда они, выпив по рюмке водки, грохая сапожишами, комнаты. знал, Вильямс был все же неправ. Нет для артиста-труженика, а тем более для цветного человека, счастья и родины и там, где есть цирко­вой манеж! Да и сам дядя Вильямс, впрочем, тоже не нашел сво­его счастья в России. От тяжелой кочевой жизни и сурового кли­мата он, как и отец Багри, заработал скоротечную чахотку и вскоре обрел себе последнее пристанище на Севастопольском клад­бище. Эти же недуги свели в могилу и его сестру Жаннету, И сам Багри чуть не отправился на тот свет, когда в Омске хозяин цирка заставил его разгружать в сорокаградусный мороз прибывших на станцию лошадей. Он тогда отделался только хроническим плеври­том, который его мучил всю жизнь. Впрочем, счастья для циркового артиста-труженика не было не только в России. Вместе с бродячими цирками Багри исколе­сил полсвета. Он побывал в Англии, Франции, в Польше и Герма­нии, Греции, Ираке и в Китае. И везде Багри видел, что их брат-артист находится в кабале у хозяев цирков. Он давно уже отка­зался от своей наивной детской мечты вернуться на родину в Со­мали, потому что увидел, что для простого человека нигде нот счастья на земле. О бесправной доле тружеников Багри также про­чел в листовке, которую ему дал в 1905 году в Донбассе пришед­ший за кулисы в цирк один луганский рабочий-большевик. Про­стые и нехитрые слова листовки, напечатанные на папиросной бу­маге, проникли в сердце Багри, и он понял, почему так устроен мир, почему есть бедные и богатые, белые и цветные люди. Но са­мое главное — эта листовка вселяла уверенность ъ будущее, и воспрянувший духом Багри, одно время разочаровавшийся было в жизни, теперь знал, что счастье можно и надо завоевать. И когда Багри читал в своей гардеробной заключительные, звучащие как боевой клич слова листовки: «Пролетарии всех стран, соединяй­тесь!» — ему казалось, что он слышит не долетающий с манежа гром барабана оркестра, а первые выстрелы надвигающейся битвы... Вторые сутки уже шла па улицах Москвы стрельба, поэтому второй вечер в цирке Никитиных но было представления. Артисты и их семьи укрывались в подвале цирка и с волне­нием прислушивались к доносившимся с Триумфальной площади винтовочным выстрелам и пулеметному стрекоту. Среди них был и Багри Кук. В подвале ему не сиделось, он все время порывался выбраться наружу: узнать, кто же, в конце концов побеждает — рабочие или юнкера. —Сиди, сиди, бог, еще, — говорили ему жена и другие актеры. Он снова садился на узлы с одеждой и снова вставал. Наконец Багри не вытерпел и вышел из подвала. Когда он от­крыл дверь на улицу, в саду «Аквариум» разорвался снаряд, и дорогу сюда, товарищ. опасно. малэнько. Скоро кончится, товарищ. Товарищ! Это сказали ему — Багри, которого до этого называ­ли черномазым поросенком, африканской обезьяной... Он — това­рищ! А разве нет? Ведь он, по сути дела, тоже пролетарий, про­стой труженик цирка, мастерство которого эксплуатировали ди­ректора. Багри Кук радостно приветствует Октябрьскую революцию и активно включается в борьбу за новый, свободный цирк. Вскоре после революции по примеру рабочих, выгонявших с фабрик и заводов капиталистов, цирковые артисты начинают брать в свои руки руководство цирками. В 1918 году в Казани Багри Кук был одним из инициаторов коллективизации цирка Аликпера Фаруха и целый год возглав­лял директорию этого цирка. Осенью 1919 года в жизни Багри произошло большое событие: его с женой в числе лучших артистов старого цирка приглашают участвовать в первых программах московских государственных цирков. Вскоре, когда Багри уже работал на манежах московских цир­ков, к нему поступило еще одно приглашение. Представитель АРА — Американской администрации помощи голодающим — про­сил Кука зайти в его канцелярию. В канцелярии выяснилось, что Багри надлежит получить про­довольственный паек, полагающийся ему, как британскому под­данному. Во время разговора с Куком представитель АРА был предельно любезен и проявил большой интерес к его работе: —О, Кук, выступление в цирке. Я вполне сочувствую вам. С вашим талантом надо рабо­тать не в этой гибнущей стране, револю­цией, а в Европе! Только в Европе вы займете вам место и будете жить как свободный человек. Я готов оказать вам, подданному союзной нам державы, всяческое содействие в отъез­де из России. Подумайте об этом, мистер Кук! И «мистер» Кук подумал: он навсегда покончил со своим эфе­мерным британским подданством и стал полноправным совет­ским гражданином. Работать в цирке было тяжело. По стране шла гражданская война. Не было ни денег для артистов, ни фуража для животных. В цирках не топили, и во время представления в зале стоял не­умолкаемый шум: это зрители топали ногами, чтобы не замерзнуть. Б. Как и все москвичи, ар­тисты получали осьмушку хлеба с овсяным жмыхом. Что и говорить, трудным было становление советского цирка. Но как он, Багри, мог уехать из России, если здесь он начал наконец жить по-человечески — свободно и творчески. Его выступления всегда тепло принимал новый зритель, и поэтому он не за­мечал трудностей. Кроме то­го, его пригласили препода­вать акробатику Таиров в Ка­мерный театр и Вахтангов в студию «Старинный воде­виль». В те годы в театре шли пьесы на революционные те мы, требовавшие от актеров исключительной сценической подвижности. И вот тут-то ар­тистам могла помочь акроба­тика. Можно было только удивляться, как у него хва­тало на все времени. Именно в эти годы как никогда ярко и всесторонне раскрылся его актерский талант. Революция сделала из Баг­ри не только большого арти­ста, но и общественника. Уже по приезде в Москву артисты избрали его сначала замести­телем, а потом председателем месткома Госцирка. В 1920 году Багри вступает в ряды сочувствующих и становится бой­цом Коммунистического отряда особого назначения. В свободное от репетиций и представлений время он вместе с другими бойцами отряда маршировал по военному плацу и учил­ся приемам штыкового боя. А ночью он ходил патрульным по спящей Москве, охраняя важные объекты. В марте 1921 года их отряд бросили на подавление кронштадского мятежа. Спешившие на репетицию в цирк артисты видели, как и Кук шел с винтовкой на плече впереди колонны, следовав­шей по Цветному бульвару на Николаевский вокзал. В 1922 году артисты 1-го и 2-го Московских госцирков посы­лают Багри Кука своим депутатом в Совет рабочих и красноар­мейских депутатов городского района Москвы. Этим можно было гордиться. Но Багри как был, так и остался скромным, отзывчи­вым человеком. Кончилась гражданская война. Начали строиться новые и вос­станавливаться прежние цирки. Багри Кук снова стал ездить по стране. С особым удовольствием он выступал перед рабочими-строителями. Нет ни одного крупного предприятия, строившегося в нашей стране в первые пятилетки, на которых не выступал в шефских представлениях Багри Кук. Был он на Днепрогэсе, на Сталинградском тракторном, на машиностроительных и металлургиче­ских заводах Урала. В 1939 году в связи с двадцатилетием советского цирка он был вместе с группой лучших творческих работников удостоен прави­тельственной награды. 21 сентября 1940 года его вызвали в Москву и пригласили в Кремль. В большом светлом зале собралось много награжденных. Здесь были бойцы и командиры, участвовавшие в недавних боях с белофиннами, славные пограничники, стахановцы, ученые, ар­тисты и писатели. И все они встали с мест и устроили Багри про­должительную овацию, когда он подошел к столу президиума, за которым стоял Михаил Иванович Калинин. Со всех сторон щел­кали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры, бил яркий свет «юпитеров» кинохроники. И Багри почувствовал, что его глаза, привыкшие к цирковым прожекторам, начинают вдруг подерги­ваться влагой. А ведь в 1913 году он тоже получил награду. Его в Ташкентском цирке случайно увидел великий князь Николай Константинович. Этот представитель царствующей фамилии остался весьма доволен его стремительной работой и приказал дать ему жетон со своими инициалами. Именно приказал, а не дал, ибо в глазах великого князя он был человек низшей расы. Жетон вместе со свидетельством о награждении передал Багри полковник, состоящий при особе его императорского высочества Последняя фраза этого свидетельства звучала как прямое оскорб­ление: «Настоящее свидетельство не подлежит опубликованию ни в газетах, ни в афишах»... Давно это было... А сейчас Михаил Иванович Калинин, Пред­седатель Президиума Верховного Совета, вручает медаль «За тру­довое отличие» и жмет руку ему. О, если бы могли сейчас видеть это его отец и дядя Вильямс!.. И вновь пришло время вспомнить Багри Куку давний разговор его отца с дядей Вильямсом: знакомое с детства слово «Родина» стало очень часто употребляться дикторами радио, звучать на устах многих людей и встречаться на полосах газет и плакатов: «Родина в опасности!», «Защитим Советскую Родину от фашист­ского нашествия!», «А чем ты помог Родине?» И Багри Кук, как все советские люди, в первые тревожные дни Великой Отечественной войны много думал о значении этого ве­ликого слова. Он вспомнил пережитые годы, цирк, прием в Кремле, виден­ные им за долгую жизнь прекрасные города, где жили счастли­вые советские люди, именно этих людей теперь стремятся порабо­тить фашисты — чудовища, выдумавшие расовую теорию, для ко­торых он, Багри Кук, неполноценный человек. Старый артист вспомнил свое пребывание в Коммунистическом отряде особого назначения и отправился в военкомат г. Благовещенска (там за­стала его война). — К сожалению, вас по возрасту нельзя принять в армию, — сказал 58-летнему Куку комиссар, когда тот попросил отправить его добровольцем на войну, И тогда Кук решил всем, чем только мог, помочь фронту: он сдал в фонд обороны все свои сбережения, в свободное от репетиций время учил конному делу молодых кава­леристов и организовывал шефские представления. На одном из та­ких представлений в Комсомольске в ноябре 1941 года он простудился и лег с воспалением легких в больницу. В это время цирко­вой коллектив, в котором он работал, должен был переехать с Дальнего Востока в г. Кемерово. Кук, не вылечившись, отправляется больным в далекий и тяжелый путь. В Кемерово у него начался скоротечный туберкулез — их фа­мильный бич. Но болезнь не сломила духа Багри Кука, стойко бо­ровшегося со своим недугом. Он по-прежнему интересуется жизнью цирка и дает указания своему сыну Евгению, как лучше по­строить их номер, чтобы не чувствовалось его отсутствие на ма­неже. Каждое утро, едва проснувшись, он просит жену прочи­тать ему сводки Информбюро о положении на фронте. А дела на фронте ухудшались с каждым днем. Враг рвался к Москве. Бои шли уже на дальних подступах к столице. —Нет, нет, этого не может произойти, — успокаивал Багри Кук своих близких, глядя в их встревоженные лица. Как все советские люди, он страшно обрадовался, когда узнал о провале фашистского наступления под Москвой. —Что я вам говорил?! — радостно восклицал он, размахивая газетой. — Враг не только не взял Москвы, но разбит под нею. Он внимательно по нескольку раз читал каждую сводку с со­общениями о взятых Красной Армией трофеях. Его особенно по­разило то, что среди захваченного у врага военного имущества бы­ло много велосипедов. —На легкую прогулочку на велосипедах рассчитывали госпо­да захватчики! Это вам не старая Россия. Вы, как видно, не знае­те Советской России. Ее победить нельзя. Это говорил Багри Кук, старый умирающий человек, отдавший арене 52 года своей жизни. Он знал царскую Россию — страну, где не могли найти свое счастье его отец, дядя и он сам. Но еще лучше Багри Кук знал Советскую Россию. Она стала его второй родиной, а он — ее верным сыном. Е. МАРКОВ ал Советский цирк Апрель.1960 г.