Удивительно крепкой и неизменной была любовь А. И. Куприна к цирку и людям цирка. На заре литературной деятельности, и 1895 году, в Киеве написал он свой пер­вый «цирковой» рассказ «Лолли», а почти сорок лет спусти в Париже, уже завершая творческий путь, создал последнее свое произведение, посвященное цирку,— очерк «Блондель». Лучшие рассказы Куприна о цирке, такие, как « !», «В цирке», были высоко оценены его великими современни­ками Л. . Толстым и А. П. Чеховым и с полным основанием причисляются к шедев­рам его творчества. Сегодня мы знакомим читателя с еще неизвестным у нас очерком «Свободный цирк», написанным в 1926 году во Франции, тогда же напечатанным в одной из Парижских газет, а затем включенным писателем в сборник его рассказов «Елань», изданный в 1928 году в Белграде. Очерк интересен как живое свидетельство не остывшей с го­дами любви Куприна к цирку. В очерке рассказывается о парижском любительском цирке Э. Молье, хорошо из­вестном историкам циркового искусства. Об этом своеобразном явлении конца прошлого и начала нынешнего века писал в своей вышедшей в 1931 году книге «Цирк» Е. М. Кузнецов. Познакомившись с цирком Молье в последние годы его существования. Куприн высоко оценил его как цирк, «верный ста­рым, очень древним традициям, но свобод­ный от профессионального равнодушия, полный индивидуального увлечения, своеоб­разной красоты и утонченной прелести». Та­кой цирк писатель противопоставлял профессиональным зарубежным циркам 20-х годов, все более утрачивавшим классические традиции, все откровеннее смыкавшимся с варьете и мюзик-холлом, все чаще подменявшим в те годы живое и трепетное искусство артиста ухищрениями машинной техники. В интересном очерке Куприна наш читатель без труда обнаружит и слабые стороны.

. Свое аристократию, качестве организаторов, цирко­вого представления. Они изображены Куприным виде. Московского Художественного театра как «высокоталант­ливых, механизированных». мог человек, искусства, черпавший газет. Несмотря на отмеченные недостатки, очерк Куприна, ярко передающий впечатле­ния писателя от своеобразного любительско­го цирка Молье, заслуживает внимания любителей циркового искусства. Мне кажется, что нет в мире другого города, столь широко и богато открытого для внешних впечатле­ний, как Париж, и столь замкнуто­го, непроницаемого, как он, для внутрен­него изучения. Конечно, спрос всегда родит предложение, и поэтому пресыщенные ис­каниями пряных ощущений всегда найдут в Париже картонные ужасы, бутафорские страсти и механически поставленные зре­лища крайнего разврата. Но это только вынужденная, неизбежная подачка скуча­ющей накипи космополитов. Наоборот: крепко заперта на ключ ин­тимная, семейная жизнь трудолюбивой, бережливой и скромной французской бур­жуазии. Еще более прочной и высокой сте­ной отгородила себя подлинная, старинная французская аристократия: эту чудесную породу не увидишь теперь даже мельком, случайно, на прогулках в Булонском лесу. Демократический авто­мобиль в быстром беге ничего не позволяет разглядеть за своими сверкающими, слепя­щими окнами. Еще в конце 20-го года я впервые услы­шал о любительском, недоступном для по­стороннего взгляда цирке Молье, и только лишь в этом году, 30 июня, мне удалось попасть в него, отчасти по милости все­сильного господина Случая, а главным об­разом через любезное содействие русского скульптора, барона Рауш-фон-Траубенберга, цирка. Этот цирк возник еще в 1880 году. Ос­новал его г. Молье, человек обеспеченный, независимый, главное, бескорыстный по­клонник древнего циркового искусства. С самого начала на его манеже сплотилась дружная, совершенно исключительная по своему составу труппа верных артистов-любителей, принадлежащая к знатнейшим французским фамилиям. В продолжение года ничего об этом цирке не слышно. Обычная работа, то есть уроки, тренировка, репетиции, идет при за­крытых дверях в полной безвестности. Но есть два дня в каждом году, вскорости после розыгрыша «Гран-При» в Лоншане, когда цирк Молье открывает и свой манеж немногим, особо приглашенным, зрителям: для генеральной репетиции и для торжест­венного представления.

. Мне уже приходилось писать в «Рус­ском времени» о том любовном уважении, которым пользуется в Париже цирковое искусство. Самые модные, талантливые французские писатели суть обычные и при­ятные гости за кулисами цирка, в арти­стических уборных. Печать и общество одинаково внимательны к цирковым арти­стам, которые в свою очередь знают, что если в других столицах их ждут деньги, то лишь в Париже они получат высшую оценку и славное имя — лучшую рекомен­дацию для манежей всего мира. Отсюда понятен жгучий интерес, с которым сопря­жено столь редкое и редкостное зрелище, как цирке Молье. Начало в 9 часов вечера. Но уже задол­го до этого времени по улице де ла Фезандери скользит по направлению авеню де Буа де Булонь непрерывная цепь блестя­щих автомобилей. От узкой, высокой вход­ной двери, вдоль, но тротуару, — длинная очередь ожидающих. И какая милая, спо­койная выдержанность. Никто не торопит­ся, никто не пытается выиграть места: ни натиском, ни хитрой лавировкой. С серьез­ной вежливостью уступают мужчины места дамам и людям пожилым. Все — в стро­гих вечерних туалетах. Судя по поклонам, по взглядам, по приветствиям, которыми обмениваются, видно, что все здесь принадлежат к одному своему узкому и в то же время свободному кругу. Контроль и администрация выше всяких похвал. И для каждого гостя находится любезное привет­ствие у господина и госпожи Молье. Я не напрасно дал этой короткой статье заглавие: «Свободный цирк». Именно со «Свободным Театром» великого Антуана я его сравниваю, с тем самым свободным Те­атром, у которого Московский Художест­венный театр брал начало, образец и идею, когда еще на клубных любительских сце­нах его первые артисты в прекрасном, рев ностном равноправии свободно творили но­вое, славное дело. Этого чудесного, непринужденного вза­имного согласия давно уже нет у высоко­талантливых, но давно механизированных москвичей. У Молье его не нарушили и не испор­тили 46 лет (почти полстолетие) существо­вания. Здесь, как и в профессиональном цирке, нет ни больших, ни малых артистов.

. Здесь крепко помнится и живет § 9 обыч­ного циркового контракта, о котором не забыл упомянуть и Гонкур в своем зна­менитом романе «Братья Земгано». Вот он: «§ 9. Нижеподписавшийся артист обя­зан, одетый в униформу, участвовать в па­радах при выходах г. г. Директора и Ди­ректрисы, а также указанных ими артистов и артисток. Он же обязан помогать во всех работах по приготовлению очередных номеров, а равно и в уборке самого ма­нежа». Артистов цирка Молье, конечно, никто не обязывал, да и не мог бы обязать ни­каким контрактом, но все, чего требуют старые цирковые традиции, ими исполняет­ся с безукоризненной готовностью, вплоть до установки, вместе с темно-синими коню­хами, составного деревянного помоста, вплоть до неизбежных черновых забот о лошади на манеже. Впрочем, еще генерал Бюжо, покровитель Абд-Эль-Кадера, при­водит с вескостью одно арабское изречение: «Даже вождь, как бы он ни был знатен, не должен пренебрегать уходом за ло­шадью». Манеж строго классический по разме­рам и обнесен низким красным барьером. Рядов в партере всего лишь два. В пер­вом, тесным правильным кругом сидят мужчины, все до единого в черных фра­ках и смокингах с ослепительной белизной одинаковых треугольных вырезов. Зрелище однообразное и несколько сурово-торжест­венное, но тем живее, ярче и радостнее второй ряд, представленный исключительно дамами. Наверху, вокруг манежа, под ост­роверхим деревянным «куполом», под слож­ной паутиной веревок, лестниц, приборов и проволок, идет деревянный балкон, обнесен­ный зеленой решеткой с росписью розана­ми, в деревенском наивном стиле. На балконе — тоже дамы. Ах, если бы вы знали, какое это неожиданное и чистое счастье в теперешнее время необузданной и чудовищно преувеличенной публичной женской гримировки — увидеть так много очаровательных лиц, совсем не испорченных макильяжем или тронутых им лишь слегка, незаметно, в величайшей умеренности. И такое тонкое, непринужденное, простое изящество во всем: в чертах лиц, в голосе, глазах, в улыбках, в поворотах голов, в движениях, в жестах и, наконец, в костю мах, таких скромных при всей их роскоши. Оркестр тоже свой: три четыре инстру­мента с аккомпанементом пианино. Конеч­но, он знает и современные мотивы, но классические манежные номера он неизмен­но сопровождает старинными вальсами, наивными польками, отставными маршами, под незатейливые звуки которых когда-то несомненно работали и великий Блонден, и Мария Годфруа, и Джемс Кук, и — тогда еще юный, тогда еще не хромой. Чипионе Чинизелли. О, сладкая власть старых воспоминаний. Дают яркий свет. Оркестр начинает резвый марш. Униформа становится двумя шпалерами по обе стороны выхода. Крас­ные фраки, шелковые черные короткие панталоны, черные чулки, туфли с пряжка­ми, кое-кто в красных костюмах парфорс­ной охоты. Есть между ними люди очень пожилые, с бритыми важными лицами рим­ских сенаторов и в пенсне. Какие древние имена между этими «нижними чинами» цирка и какие громкие титулы! Под звуки марша выезжает сам г-н Молье на рослом гнедом жеребце, у которого сытый гнедой круп приглажен щетка­ми в рисунок шахматной доски. Он во фра­ке с белыми металлическими пуговицами и в цилиндре; голова и большие усы не только седы, но как бы слегка зеленоваты. Сколько ему лет? Я думаю, что не меньше семидесяти. Но его посадка, его работа поводьями, шенкелями и шпорами, вся со­гласованность движений тела с движения­ми лошади показывают настоящего мэтра и наездника высшей школы. Четырежды, в четырех пунктах манежа, его лошадь дер­гает затравку игрушечной пушки, и четы­режды пушка выстреливает в балконы пучками программ. И радостными, дружными, благодарными аплодисментами про­вожает славного старого артиста, когда он, пятя своего коня задом, медленно отступает в конюшню, между рядами униформы, которая, однако, по старому регламенту цирка, от оваций воздерживается. Еще красивее был уход с манежа г-жи Бланш Алларти-Молье. В этот момент все джентльмены униформы подняли вверх каждый по большому букету живых цве­тов, и наездница на своей лошади медлен­но исчезла в своей пышной, многолюдной аллее. Г-жа Алларти-Молье — цветущая, кра­сивая женщина и такая законченная ар­тистка высшей школы, что, если подыски­вать для нее достойные сравнения, прихо­дится вспомнить отдаленные времена, когда мы любовались на манеже Люцией Чинизелли, Мартой Сур, Маргаритой Труцци, Марией Саламонской. В точности ее управления лошадью, в грации ее посадки, в легкости, с которой берет препятствия и скользит между ними, в огромных прыжках, которые она заставляет лошадь делать сра­зу четырьмя ногами, — есть неуловимое и непередаваемое «каше», свойственное лишь истинному цирковому таланту. Ее вольтиж изящен. И сама она очень стройна в своем черном костюме, в черном шелковом цир­ковом цилиндре на голове, с тонким сте­ком в руке. Очень жаль, что у меня нет достаточно места, чтобы подробно и отдельно остано­виться на всех исполнителях и исполнитель­ницах чрезвычайно обширной программы. Приходится вскользь перечислить мимиче­ские танцы м-ль Жозетт де Нисс, антич­ные греческие танцы мисс Лули Дорис, веселых клоунов, тонко острящих, беззабот­но кувыркающихся, танцующих, играющих на музыкальных инструментах и смешно пародирующих английский и американский акцент во французском разговоре. Но нельзя не упомянуть о любимой ученице м-ль Лизианне Алларти с ее акробатиче­скими номерами, с ее поразительным ис­полнением и модного «чарльзтоуна» и замаскированного Пьеро. Вот артистка, ко­торая в любом из больших цирков заняла бы самое видное положение. Но она лю­бительница и еще находится в таком неж­ном возрасте, когда из девочки слагается девушка во всей наивной и невинной пре лести этих лет. Была, между прочим, отдана дань и русскому искусству в виде двух оживлен­ных русских кукол: он — Тотошки, она — Тотошка. Имена как будто пахнут немнож­ко развесистой клюквой. Но когда эти куклы, показавшись сначала в классиче­ском петрушкином балаганчике, выбегают на подмостки манежа и пляшут «русскую», то делают это так мило и грациозно, что у них стоило бы поучиться многим эстрад­ным чисто русским профессионалам. Откланявшись обворожительной директ­рисе, благодаря ее за честь приглашения, я прекрасном представлении. Отчего же. Если вам будет приятно. Вот я и пользуюсь приятным случаем еще раз печатно выразить хозяевам этого удивительного, вероятно единственного а мире, прекрасного, свободного цирка мою глубокую признательность. Этого чудесно­го вечера я никогда не забуду. Я увидел впервые столь любимый мною цирк, вер­ный старым, очень древним традициям, но свободный от профессионального равноду­шия, полный индивидуального увлечения, своеобразной красоты и утонченной пре­лести.