Михаил Румянцев. Карандаш Цирковое представление началось. От­звучала веселая оптимистическая увертюра, ушли за кулисы после традиционных по­клонов исполнители первых номеров про­граммы... Вокруг манежа создалась привычная, с детства любимая обстановка цирка. В кольце ярко освещенной арены появ­ляется фигурка маленького озорного чело­вечка... Карандаш! Он появляется именно в тот момент, когда его ждут, когда уже собрано внима­ние зрителя, когда чувствуется в воздухе безмолвный вопрос: — Где же Карандаш? В выборе этого мгновения Карандаш почти никогда не ошибается. Он чувствует его необъяснимой, острой интуицией арти­ста, привыкшего встречаться с публикой один на один. Искусство коверного... В советском цир­ке уже давно стал привычным образ арти­ста-клоуна, весело и непринужденно ра­зыгрывающего на манеже короткие сцен­ки, интермедии, значение которых подчас выходит далеко за рамки простого запол­нения пауз между номерами. Это стало обычаем. И сейчас уже не все склонны оглянуться назад, на большой, трудный и крутой путь, по которому шло развитие этого труднейшего жанра цирко­вого искусства, получившего свое второе рождение в советском цирке. Коверный — нелепый неудачник, глупец, человек, получающий пощечины. Коверный — находчивый, смышленый ве­сельчак, актер, создавший законченный художественный образ, мастер острой ко­роткой сатирической сценки... Таков этот путь, одним из зачинателей которого был М. Н. Румянцев — Карандаш. ...Осенью 1927 года в только что создан­ную цирковую школу пришел двадцати­летний застенчивый паренек, приехавший в столицу из города Старица. Дважды экза­меновался и дважды проваливался... Не особенно одарен, слабоват, крайне мал ро­стом — таково было мнение экзаменато­ров. Что говорить, актерские данные не бле­стящие, но паренек был все-таки зачислен условно, месяц.

. Мало радости доставил он своим педа­гогам и после зачисления. Чуть ли не еже­месячно грозило ему исключение из шко­лы. Держался, говорится, чудом! Счастливый случай помог неудачному ученику «устроиться» коверным в одну из групп студентов циркового училища, уез­жающих в порядке учебной практики на гастроли в деревню. Пожалуй, это и предопределило даль­нейший путь артиста. М. Румянцев увлекся клоунадой. Его не охладил ни полный провал на первых га­стролях, ни авторитетное мнение более опытных товарищей, считавших его совер­шенно явной, бездарностью. Полный провал... Возвращаясь сейчас к истокам артистической карьеры Карандаша, следует сказать, что этот провал был не случайным. Он был неизбежен, в этом бы­ла, так сказать, своя строгая закономер­ность. М. Н. Румянцеву уже тогда была не по душе бытовавшая в цирке трафаретная маска буффонадного клоуна. Он не хотел пользоваться стандартным набором прове­ренных трюков и острот традиционного циркового «рыжего». Старое не по душе, а новое еще не ро­дилось. Да и не только у Румянцева, не ро­дилось времени. Клоун на манеже... Кто он, этот безо­бразно размалеванный человек, в парике немыслимого цвета и в нелепом пиджаке? Кто он? Из какой страны, из каких слоев общества? Кого он пародирует, кого вышу­чивает? Если когда-то в дореволюционном цир­ке отдельные детали клоунского обличья воспринимались как пародия на сущест­вовавшие тогда моды (огромные ботинки), если когда-то его сценическая манера (развязность, пшютоватость) до известной степени могла рассматриваться как сатира на пошловатого обывателя тогдашнего об­щества, то уже в первые годы существова­ния советского цирка резко обозначился кризис клоунады, глухой тупик, в который зашел буффонный цирковой образ. Неузнаваемо изменился социальный об­лик советского общества, по новому руслу пошла жизнь: исчезли привычные мишени клоунских острот — купчики, лоботрясы, фаты и т.

. п. А в клоунском обличье ничего не изменилось. Образ закостенел, потерял силу сатирического шаржа-портрета. Коверные в поисках нового стали меха­нически копировать образы популярных иностранных кинокомиков. Пат и Паташон, Чаплин... Одним из многочисленных коверных «чаплиных» поначалу попробовал стать и М. Румянцев. Кстати говоря, киноартист Чарли Чаплин того времени (30-е годы) еще не был ши­роко известен советскому зрителю по та­ким картинам, как «Огни большого города» и «Новые времена», в которых талантливый актер раскрыл глубоко человечные черты своего комедийного дарования, создал трогательный образ маленького человечка, за­терянного в сутолоке капиталистического большого города. М. Румянцев, знавший Чаплина лишь по ранним короткометражным картинам, пере­нес на манеж главным образом эксцент­рику чаплинского костюма, поведения, об­раза. Именно поэтому образ Чаплина у Ру­мянцева оказался недолговечным. Артист отказался от него в первый же сезон ра­боты в Ленинградском цирке. Румянцев стремился к подлинно ново­му, своему, индивидуальному. Он понимал, что путь копирования ограничивает его творческие возможности, что новое надо искать в создании образа столь же чело­вечного, как у Чаплина, но подсказанного нашей действительностью. А следователь­но, близкого и понятного зрителю. В образе Чарли Чаплина (1932 г.) Карандаш (фото А. Родченко, 1940 г.) М. Румянцев отказался от традиционных чаплинских атрибутов — тросточки, котел­ка... Началась постепенная эволюция костю­ма, грима...

. На смену М. Румянцеву — Чаплину при­шел Карандаш. Карандаш! С необыкновенной быстро­той получил права гражданства в советском цирке этот новый образ, новый тип клоуна; Веселый человечек, в мешковатом ко­стюме, в пиджаке явно с чужого плеча... На цирковом фоне, в среде сильных, сме­лых, атлетически сложенных людей его фи­гурка кажется особенно маленькой, комич­ной, беспомощной... И, когда человечек в веселых сценках на манеже обнаруживает свою смекалку, ловкость, находчивость, безудержно смеется цирк. Когда Карандашу удается обма­нуть, провести своих «противников» — режиссера манежа, униформиста, — это по­беда слабого над сильным, маленького над большим, а, следовательно, симпатии зри­телей всегда на его стороне. Ведь это — характерная черта велико­душного нашего народа, это — особенность нашего советского зрителя! Вспомните, ка­кими аплодисментами награждают у нас, скажем, молодую футбольную команду, выигравшую кубок у чемпиона, или начи­нающего боксера, одержавшего верх над мастером спорта! Образ, созданный Карандашом, глубоко реалистичен и правдив. Есть в искусстве цирка своя особая ло­гика поведения, своя особая правда — правда нелепости... Когда, скажем, Карандаш выезжает на манеж верхом на ослике, к которому под­вешен обычный автомобильный номер, и начинает подкачивать насосом, — это нелепо. Но в этом есть правда нелепости. Зритель верит, что Карандаш не может поступить иначе. Да проделывает он все это с такой внутренней убежденностью, с такими реалистически точными деталями, что не верить нельзя, а следовательно, нельзя и не рассмеяться. Карандаш стреляет из пушки огурцом в какого-то зрителя, неловко бросившего ему мяч... Нелепо? Нелепо, но рассержен­ный Карандаш должен был поступить имен­но так. В этом есть правда. Правда образа, цирковая правда буффонадной нелепости! Карандаш в парке случайно разбивает статую на куски. Он пытается снова сло­жить из этих кусков фигуру Венеры, но без­успешно. Части тела им безнадежно пере­путываются, образуя все новые и новые, предельно комичные сочетания. Смеясь над этой веселой цирковой сценкой, зритель искренне сочувствует Карандашу, попавше­му в трудное положение, В лучших репризах и сценках Карандаш всегда был верен правде, хотя и выражен­ной средствами буффонады. В годы Великой Отечественной войны в творчестве Карандаша зазвучали новые ин­тонации. На смену шуточной, юмористиче­ской сценке пришла острая, меткая сатира, направленная врага Родины. для Карандаша заключалась в том, что актерский образ, созданный им, был мало пригоден для решения серьезной по­литический темы. Карандаш нашел удачный прием, позво­ливший ему, не выходя из рамок жанра и своей актерской манеры, остро и доходчи­во отражать в своих репризах темы, волно­вавшие советских людей в грозные дни Отечественной войны. Он, оставаясь Каран­дашом, как бы затевал игру с режиссером, со зрителем. Карандаш в своей наивной, полудетской манере просил разрешения показать на манеже какую-либо придуман­ную им, сценку. — А хотите я вам покажу, как фрицы шли на Москву и обратно? Карандаш переодевался на глазах у зри­теля, перевоплощался в избранный им для сатирического удара персонаж, и сценка разыгрывалась, как «детская», непосред­ственная импровизация, позволявшая Каран­дашу оставаться самим собой в любом пе­ревоплощении. Это Карандаш показывает фашиста, го­ре-покорителя Москвы... Это Карандаш изображает Гитлера... В наиболее удачных сатирических репри­зах Карандашу удавалось создать на мане­же яркие, запоминающиеся, буффонно ре­шенные образы, граничащие по меткости и с сатирическими зарисовками наших лучших художников-карикатуристов. Здесь было продумано все — каждая деталь костюма, каждая мизансцена, предельно скупая и лаконичная, лежащая стро­го в границах жанра и образа, очерченных для себя Карандашом. Это период подлинного расцвета твор­чества Карандаша. Вот на манеж выкатывается фашистский танк — простая бочка на колесах. На бочке намалеваны свастика, кости. Карандаш на глазах у зрителей напяливает на голову чугунный котел вместо каски, в руках у него появляются огромный топор, дубина... громила! Он танк, катится вперед... «Нах Москау!» Взрыв!.. на куски. Карандаш с трудом вылезает из-под обломков и, ковыляя на костылях, удирает за кулисы. Предельно доходчивая, эта сценка вы­зывала дружный смех зрителя как на ма­неже цирка, так и в частях Действующей армии, где нередким и желанным гостем был Карандаш. лет. Карандаш появлялся на манеже, неся маленькую ораторскую трибуну, микрофон и большой портфель. Из портфеля извлекался пес Карандаша Пушок. Не упасть бы – до сетки далеко!.. Пародировать эквилибристов не так-то просто. Зрители весело смеются Пушок типич­ным ораторским приемом клал лапу на три­буну, долго и яростно лаял в микрофон. После этого Пушок снова укладывался в портфель, а Карандаш невозмутимо сооб­щал: — Речь министра пропаганды Геббель­са окончена! В этой меткой сатирической зарисовке Карандаш, найдя верное решение большой политической темы, сумел опять-таки ос­таться самим собой, не вышел из границ своего образа, своей артистической ма­неры. Большой, сложный творческий путь пройден Карандашом. От залитого светом манежа Московско­го цирка до фронтовых дорог, вокруг ко­торых полыхали подожженные врагом го­рода и села... От довоенного веселого Карандаша, ма­стера безобидной клоунской шутки, до са­тирика, не боящегося злободневных поли­тических тем, волнующих советского чело­века! Вкус к меткой сатирической зарисовке, приобретенный Карандашом в годы войны, не время. А каким разнообразным, щедрым, бы­ло в этот период его творчество! Появлялся Карандаш на манеже в ка­честве руководителя некоего учреждения с раздутым штатом. Он выводил на манеж своих многочисленных сотрудников — се­кретарш, машинисток, счетоводов и, нако­нец, единственного рабочего. Метко и зло изображал Карандаш псев­доученого, защищающего свою кандидат­скую диссертацию «Переливание из пусто­го в порожнее». Проходили в его репризах и сценках образы бракоделов, лодырей, бюрократов всех мастей... Быстро и чутко откликался Карандаш на последние события и происшествия, волно­вавшие советских людей. Скажем, появилось в «Правде» письмо рабочих одного Московского завода о том, что глава Британской военной миссии генерал Хилтон, делая вид, будто совершает лыжную прогулку, пытался сфотографиро­вать завод и был пойман с поличным. В тот же вечер на манеж Московского цирка вышел Карандаш в рваном полушубке, с биноклем в руках. На вопрос: «Что вы здесь делаете?» — Карандаш отвечал: — Ищу места лыжной вылазки! События в Корее... С глубоким сочув­ствием следили советские люди за герои­ческой борьбой корейского народа с ино­земными захватчиками, с нетерпением ожидали передачи последних известий по радио. И вот во время победного наступ­ления Народной корейской армии каждый вечер в Московском цирке раздавался зна­комый голос диктора: известия... Над манежем, в оркестре, у бутафор­ского радиоприемника появлялся Карандаш. Под дружный хохот зрителей он ком­ментировал последние известия с корей­ского фронта, осмеивал неудачи, постигшие завоевателей, их поражения, их просчеты. Здесь пускались в ход крылатые русские пословицы, присказки... Карандаш-радиокомментатор! Какая не­обычная роль для недавнего коверного-ми­миста, артиста, долгие годы не пользовав­шегося живой речью в своих клоунских сценках репризах. Неустанно работал Карандаш над своим репертуаром, все шире и шире раскрыва­лись возможности... Карандаш создал на манеже образ на­ходчивого обаятельного весельчака, несу­щего в себе черты простого советского че­ловека. В этом жизненность образа, в этом победа артиста. По-настоящему, искренне любит совет­ский зритель Карандаша, его доходчивую шутку, улыбку... Но настоящая любовь всегда взыска­тельна, всегда требовательна. Поэтому так и обидна каждая заминка в творчестве лю­бимого актера, каждый долгий «антракт» между появлением в его репертуаре новых интересных произведений. С нетерпением ждет зритель советского цирка новых работ этого артиста, новых острых маленьких сценок, новых больших успехов. Любит, ждет, требует! Карандашом. Впервые мы встретились тридцать лет назад, когда он начинал учиться в только что созданной школе циркового искусства, в которой я преподавал по классу клоу­нады. Школа (а то время она именовалась Курсами циркового искусства) создавалась в трудных обстоятельствах. Не существо­вало никакого опыта работы в данной об­ласти, не было ни выработанных приемов преподавания, ни сколько-нибудь прове­ренных методических установок. В содружестве с опытными мастерами цирка небольшая группа педагогов в соста­ве Д. Б. Кара-Дмитриева, П. Е. Кретова, Н. М. Форрегера и автора этих строк иска­ла пути профессионального обучения, мо­лодежи. Молодежь подбиралась способная, из среды учащихся первого набора вышло немало известных цирковых артистов: 3. Махлин, братья А. и И. Нелиповичи, С, другие. Среди них был и худощавый, невысокого роста, очень скромный и замкнутый юноша Михаил Румянцев. Он пытался заниматься всеми видами гимнастики и акробатики, но успехов не проявлял. Объяснялось это глазным образом его необычайной робо­стью застенчивостью. успешными. Не давались ему этюды, достаточно бы­ло присутствия хотя бы одного посторонне­го человека, как сразу исчезала какая бы то ни было выразительность, а вместе с тем угасало воображение, фантазия. Не везло этому юноше в цирковой школе. Не раз вставал вопрос о его исключении как неспособного ученика. Он при­бегал к помощи директора школы А. А. Лу­начарской, и со свойственной ей добротой и благожелательностью к молодежи она каждый раз заступалась за него. По окончании первого учебного года особенно остро был поставлен вопрос об исключении Михаила Румянцева. Подавля­ющее большинство членов педагогического совета склонялось к такому решению. Как педагог класса клоунады, я выступил в за­щиту Румянцева, предложив попробовать его силы и возможности в качестве ковер­ного комика. Предложение было поддер­жано А. А. Луначарской, И Михаил Румян­цев стал готовиться к выезду на летнюю практику Вася. Что же побудило заступиться за ученика, по общему мнению не обладавшего ника­кими способностями? Присматриваясь к нему, я видел, на­сколько настойчиво он работал над собой. Где-нибудь в закутке, в сторонке, он часа­ми репетировал, как говорится, «для се­бя», — и тут исчезала его робость, его ско­ванность. Несколько раз мне удавалось подсмотреть его незатейливые репетиции, В них можно было уловить несомненные проблески комедийного дарования. Но сто­ило лишь Румянцеву заметить, что за ним наблюдают, как сразу же все самостоятель­но им достигнутое пропадало, и снова появ­лялся робкий, скованный, зажатый чело­век... Обстоятельства сложились так, что мы расстались накануне выезда Румянцева на практику, перед первыми его выступления­ми, и лишь много лет спустя, уже после войны, снова встретились на совместной работе. За эти годы он прошел большой и слож­ный творческий путь, стал одним из веду­щих мастеров советского цирка. Опыт его работы во многом повлиял на дальнейшее развитие жанра клоунады. Особенно цен­ными были злободневные репризы, пока­занные Карандашом в дни войны — «По­ход фашистов на Москву», «Речь Геббель­са», «Рама», «Война» и другие. Они расши­ряли границы политической сатиры совет­ского цирка, открывали перед ней более широкие возможности. Неоднократно мне приходилось готовить новые программы Московского цирка, в которых участвовал Карандаш, и всегда меня поражала его трудоспособность и ему одному присущая манера работы. Карандаш создает свои клоунады, реп­ризы и сценки очень медленно. Каждая из них проходит через ряд подготовительных, репетиционных этапов, прежде чем при­нять более или менее окончательную ре­дакцию. Нередко в процессе подготовки та или иная сценка многократно перестраи­вается, а иногда работа над ней временно приостанавливается. Затем, переделав нача­ло, середину и — что всего важнее — кон­цовку, Карандаш наконец исполняет реп­ризу в варианте. Но филигранной отделки он добивается на последующих представлениях, уточняя и дорабатывая детали от спектакля к спектаклю. Все лучшие, наиболее тща­тельно отделанные сценки Карандаша про­шли такой длительный путь последователь­ного совершенствования. В последние годы, перед приездом в Москву, Карандаш стал предварительно вы­ступать в ряде цирков с основным соста­вом номеров, включенных в очередную новую программу Московского цирка. Сов­местно с режиссером, автором, художни­ком, а иногда и с композитором Карандаш проводил всю подготовительную репети­ционную работу, как говорится, «входил в программу», многократно выступая в окру­жении специально подобранных номеров. Затем та же хорошо сработавшаяся про­грамма показывалась в Московском цирке. комика-пародиста. В основе большинства клоунских шуток лежит гиперболизация того или иного яв­ления, и Карандашу в лучших его шутках удается интересно, оригинально использо­вать комического. К числу таких шуток относится, в част­ности, полная юмора сценка, исполняемая артистом в номере канатоходцев Свири­ных. «Защита диссертации, или переливание из пустого в порожнее» Во время номера Карандаш, поднявшись по веревочной лестнице, появляется на од­ном из мостиков и очень боязливо отправ­ляется по канату на другую сторону, дер­жась за талию исполнительницы. Благопо­лучно дойдя до противоположного мости­ка, чрезвычайно довольный собой, он ре­шает вернуться обратно без посторонней помощи. Как и полагается комику, это ему не удается, и, дойдя до середины каната, он пытается спуститься по веревке. Веревка накинута на канат неудачно, и Карандаш сваливается в предохранительную сетку, причем от испуга во время падения седе­ет: когда он, пошатываясь, поднимается на ноги, зритель неожиданно обнаруживает, что Карандаш стал совершенно седым... Та­кая оригинальная обыгровка паузы испол­няется Карандашом в присущей ему реа­листической манере, с большой непосред­ственностью. Необычные формы находит он для сво­их пародий, стараясь при этом не только рассмешить зрителя, но и выявить в дей­ствии характер созданного им образа Ка­рандаша. Такова, например, его пародия на фо­кусника. — Фокусы... Он достает большой лист бумаги и рвет его на десятки кусков. Все эти куски он «санжирует» так, что кажется, будто они исчезают, как при манипуляции, но тут же обнаруживаются Карандаша, которую он держит за спиной. Эта же бумага «исчезает» затем в шляпе Карандаша. Ка­залось бы, на этот раз действительно со­вершилось иллюзионное исчезновение, но в этот момент в шляпе обнаруживается спе­циально прорезанное отверстие, из которо­го видны пальцы Карандаша: «фокус» раз­облачен. Наконец Карандаш манипулирует боль­шим листом бумаги, из которой «появляет­ся» простыня. Он проделывает с ней ряд манипуляций, прикрываясь простыней и по­казывая, что под ней ничего нет. Послед­ний взмах простыни — и на манеже оказы­ваются ботинки Карандаша, которые он ус­пел незаметно сбросить, прикрывшись про­стыней. Эта пародия предельно наивна, но вместе с тем всегда отлично воспринимает­ся зрителем. Несомненным достоинством Карандаша является его умение мягко, органично за­полнять паузы между номерами и тем са­мым «цементировать» программу, которая воспринимается как единое целое. Но и к решению этой задачи Карандаш подходит по-своему, нередко достигая результата не сразу, не столько в период репетиций, сколько в процессе представлений, высту­пая зрителем. Как-то мы готовили в Московском цир­ке новогоднее елочное представление. На первый взгляд Карандаш не принимал в подготовке активного участия. Он сидел в зрительном зале и присматривался к репе­тициям, к работе отдельных номеров. На­конец настали генеральные репетиции, но Карандаш костюма и, на манеж, репетировал условно, проделывая какие-то замысловатые движения, назначе­ния которых никто не понимал. Я, как ре­жиссер, был в полном недоумении... Ка­залось, пропала большая кропотливая под­готовительная работа... Центральная фигу­ра спектакля не становилась в нем органич­ной... Но на последней репетиции я был приятно изумлен. Карандаш показал, нако­нец, целый ряд своих находок, которые он исподволь подготавливал, и сумел органи­чески влиться в это детское представление, сделаться центральным его персонажем. Но и здесь полноценные результаты были до­стигнуты на последующих спектаклях, под влиянием живой реакции зрителя. Многих удивляет, почему Карандаш не­редко отказывается от сотрудничества с авторами либо, взяв готовый литератур­ный сценарий, ищет и находит свое собст­венное, отличное от оригинала решение. На основании многолетней совместной работы должен сказать, что лучшие репри­зы и сценки Карандаша сочинены им са­мим. Исполняя сценки и клоунады, напи­санные другими авторами, Карандаш видо­изменяет их, находит для них выразитель­ный цирковой прием, интересный ход или трюк и тем самым, как правило, обогаща­ет авторский материал, сближает его с выразительными возможностями цирка. К сожалению, к созданию литературного материала для цирка писатели нередко подходят с недостаточным знанием дела. Нередко они пишут, не зная особенностей цирковой драматургии, ее законов, ее свое­образия. В результате возникает невыра­зительный с точки зрения цирка, много­словный сценарий, который, попадая в ру­ки циркового комика, не может не быть подвергнут значительному, а подчас и ко­ренному изменению. Карандаш наряду с другими мастерами клоунады сумел доказать, что основой цирковой репризы является трюк, который выявляется и обыгрывается артистом мими­чески и акцентируется, подчеркивается коротким, лаконичным текстом. И вполне по­нятно стремление Карандаша по-своему трактовать любой литературный материал, найти для него свое, именно Карандашу свойственное решение. Разумеется, эти по­иски не должны замедлять работы над новым репертуаром, над созданием оригинальных произведений, присущих обра­зу Карандаша. Нельзя пройти равнодушно мимо этого маленького, чудаковатого, но вместе с тем удивительно обаятельного человечка, оде­того в мешковатый пиджачок и нелепо широкие брючки. Казалось бы, этот маленький человечек ничем не отличается от сотен и тысяч дру­гих. Но приглядитесь к нему, и увидите, что это не совсем так. Тихий, скромный чело­вечек, с этакой виноватой, но вместе с тем хитрой улыбкой проказника на самом деле смел, ловок, остроумен и находчив. Часто он улыбается своей шутке, но вместе с тем бывает и злым, беспощадно издеваясь над бюрократами, лодырями, зазнайками, стя­жателями, над нашими врагами за рубе­жом — над всем тем, что мешает нам счастливо жить и работать. Мне часто приходится общаться с дет­ской аудиторией Московского цирка. В программе Карандаш нередко и не зна­чится, но, кто бы из клоунов ни появился на манеже, ребята восхищенно сообщают родителям: — Карандашик! Таково желание детей повидать своего любимца, такова его популярность. Карандаш накопил громадный практиче­ский опыт работы в области клоунады, и нам, его друзьям, хочется пожелать, чтобы он использовал этот опыт для создания но­вого репертуара, новых сценок, реприз и пародий, развивающих все то ценное, что он внес на арену советского цирка.