Национальные традиции армянского цирка Красочные афиши, расклеенные по улицам Еревана, изобража­ли армянского крестьянина верхом на... бегемоте. А рядом был на­рисован статный витязь в единоборстве с колоссальным удавом. Ереванский цирк извещал, что к новому, 1958 году он подготовил оригинальный аттракцион Степана Исаакяна, выступившего с экзо­тическими зверями, птицами и пресмыкающимися. Живо вспомнилось, как года полтора назад в Ереване меня пригласили на общественный просмотр первой программы только что созданного армянского циркового коллектива. Приглашение это вызвало живой интерес. Как, неужели армян­скому цирку, просуществовавшему в течение многих столетий, и, казалось, навсегда исчезнувшему, суждено возродиться?.. Совет­ская власть открыла народам возможность возрождения их нацио­нальной культуры во всем ее многообразии, возможность дальней­шего развития национальных традиций, обогащенных новым, социа­листическим содержанием. И очень интересно было проследить за проявлением этой общей закономерности на отдельном частном примере — в области циркового искусства. В Армении цирковое искусство накопило многовековые тради­ции, и последний из известных нам армянских цирков выступал срав­нительно не так уж давно. С 1846 по 1866 год в Константинополе, Тбилиси, Ереване, Нахиче­вани на Араксе, Тавризе и в других городах, где жили армяне, с успехом подвизалась армянская профессиональная труппа «Арамян татрон». Все эти годы ею руководил исполнитель сложных цирковых номеров, Ованес Гаспарян — атлет, прозванный за свою феноме­нальную силу «Новым Геркулесом». Хорошо организованная группа имела постоянный состав актеров различных амплуа и давала пред­ставления, складывавшиеся из двух частей — цирковой и теат­ральной. О прочном успехе труппы красноречиво говорит тот факт, что она трижды строила специальные здания, рассчитанные на 1000— 1500 зрителей каждое. Любопытно, что все они были сооружены в форме амфитеатров с ареной посередине, на которой исполня­лись цирковые номера и ставились театральные спектакли. Столь своеобразная архитектура здания «Арамян татрон» была им унаследована от армянских эллинистических амфитеатров, пер­вый из которых был построен в древней столице Армении Тигран-акерте в 69 году до нашей эры. Многочисленные исторические дан­ные, относящиеся к последующим столетиям, свидетельствуют, на­сколько прочно сохранялась в Армении характерная для античного амфитеатра традиция, требовавшая включения в программу пред­ставлений как театральных постановок, так и цирковых номеров. На протяжении долгой жизни армянского цирка в нем сложи­лись многообразные традиции; некоторые из них навсегда канули в Лету. Отжили свой век такие, например, традиционные для древнеармянского цирка жанры, как травля зверей, бой гладиаторов и прочие виды зрелищ, рассчитанные на разжигание кровожадных инстинктов. Ушли в прошлое пронизанные эротизмом и чувственно­стью выступления армянских актрис-пантомимисток вардзак и тех актеров — гусанов-мимосов, которые исполняли грубые фарсы.

. По­этому, говоря об исторических традициях армянского цирка, я имею в виду только ту их часть, которая заслуживает нашего одобрения. Иными словами, я намерен вести речь не о том, каким был древний и средневековой армянский цирк во всем разнообразии своих жанров, а лишь о тех его прогрессивных традициях, которые достой­ны продолжения на арене советского цирка. К числу лучших, с нашей точки зрения, и наиболее близких нам театрально-цирковых традиций искусства, процветавшего в амфи­театрах эллинистической, а затем средневековой Армении, отно­сятся комедийные представления, в которых изображались «слуги, враги господ» (выражение армянского аатора V века) и громко зву­чал «голос мужланов-простолюдинов» (выражение армянского ав­тора XI века). И если суждено армянскому цирку возродиться к новой жизни, то он не должен забывать о своей кровной близости к театру и к его социально-прогрессивным демократическим тради­циям. Подумав об этом, я почувствовал беспокойство: понятие «на­циональный театр» не требует пояснений. А что такое «националь­ный цирк»? Чем будет отличаться создаваемый цирковой коллектив от других? Только ли национальной принадлежностью артистов цир­ка, — или же их искусство будет обладать чертами национальной са­мобытности? В назначенный для общественного просмотра день Ереванский цирк выглядел празднично. Необычайно нарядный вид прида­вал ему покрывавший всю арену огромный многоцветный ковер, расписанный армянским национальным орнаментом. Чарующее своеобразие рисунка и неповторимое оригинальное сочетание красок были смело почерпнуты из сокровищницы армян­ского средневекового искусства. Но изящные украшения сохранив­шихся до наших дней крохотных миниатюр, будучи перенесены в цирк, приобрели здесь монументальные масштабы. Казалось, что круг барьера, обрамлявший манеж, превратился в олразу огромной лупы, поднесенной рукой советского художника Михаила Арутчяна к пергаменту, разрисованному Торос Рослином, прославленным армянским мастером-миниатюристом. Как через увеличительное стекло глаз начинает видеть то, что ему ранее было незаметно, так и здесь — свободное использование советским художником богатств классического наследства широко раскрыло их взору зри­теля, показав в новом освещении. Собравшихся на общественный просмотр порадовала многообе­щающая декорировка цирка, и естественно возникал вопрос: что это — эпиграф к представлению или только красочная обертка, кото­рая скоро будет отброшена и забыта? Будет ли программа носить черты национального своеобразия, или же шаблонные номера ли­шат труппу права именоваться армянским цирком? Заиграл оркестр, зазвучали звуки армянской национальной му­зыки. Лучи прожекторов устремились к выходу на арену, где пока­залась колонна актеров, начавших традиционный парад. А когда после окончания представления вся труппа снова вышла на манеж, дружные аплодисменты зрителей как бы явились ответом на вопрос, волновавший всех собравшихся в этот день в Ереванском цирке. И этот ответ был единодушен. Интересный замысел в основном удалось осуществить: созданный коллектив мог именоваться армянским цирком не только потому, что его актеры были армянами, но и потому, что часть номеров так или иначе обладала национальным колоритом. Оценивая программу с этой точки зрения, в первую очередь следует сказать об артистке Нази Ширай. Свое искусство жонгле­ра она талантливо сочетала со специфическими движениями нацио­нального танца, насыщенного эмоциональным содержанием. Весь ее многообразный реквизит был удачно украшен армян­ским народным орнаментом.

. К тому же она выступала в националь­ном костюме, характерном по покрою и расцветке. Достоинством сделанного артисткой Нази Ширай номера было тонкое чувство меры в использовании элементов хореографии при демонстрации сложного, высокого по качеству мастерства жонглера. Ее удачный опыт, на мой взгляд, имеет программное значение для молодого коллектива в его поисках национальной формы. Нази Ши­рай блестяще доказала, что танец на арене вполне уместен, когда он дается в органическом сочетании со специфически цирковыми моментами. Движения армянского национального танца, умело и вырази­тельно введенные в номера различных жанров, несомненно, придали бы им своеобразный специфический отпечаток. В частности, это следовало бы учесть при разработке пластико-акробатических этюдов. Само собой разумеется, я не имею в виду механическое вклю­чение элементов национального танца в те или иные номера. Речь идет о творческом освоении национальных традиций пластики, хо­реографии и пантомимы. Еще Мовсес Хоренаци метко определил искусство армянской актрисы-пантомимистки Назиник, сказав, что она «пела руками», и именно такую же выразительность движений и поз хотелось бы видеть у современных нам исполнителей пласти­ческих номеров. В числе показанных в первой программе армянского коллек­тива запомнился первоклассный номер, подготовленный группой ар­тистов под руководством Магдасян, которые демонстрировали «жи­вые статуи», изображавшие различные моменты единоборства ан­тичных воинов. Пантомима и феерия испокон веку демонстрировались на арене амфитеатра и цирка. Это является исторической традицией и армянских амфитеатров и цирков, вплоть до арены «Арамян татрон», на которой ставились пантомимы из жизни армянских царей и вели­ких полководцев мира. Но вот пантомимы и недоставало в первой программе молодого коллектива. А какие богатые, идейно-художе­ственные возможности она таит в себе! Специфическая особенность искусства — наличие художествен­ного образа, идейного содержания. Об этом хочется напомнить не­которым участникам коллектива, демонстрирующим технически без­укоризненные, даже виртуозные номера, однако же лишенные хотя бы самого скромного по выдумке содержания. Мне возразят, что такую цель вообще нельзя ставить перед группой акробатов Арутюнян, демонстрирующих прыжки на батуде, или перед исполнителями технически сильного акробатического этю­да артистами Минасян. О каком, мол, «сюжете» толковать, говоря, например, о выступлении эквилибриста на проволоке Арзуманяна? Так ли это? Ведь и во время исполнения прыжков на батуде один из артистов изображал трусливого человека, якобы не умею­щего прыгать. Это уже зачатки художественного образа. Еще шаг — и может возникнуть пантомимическая сцена, не приходящая в про­тиворечие со всем номером в целом.

. Глядя на выступление виртуоза-эквилибриста Арзуманяна, я ве­рил тем, кто говорил мне, что он — единственный в мире испол­нитель головоломного трюка, которым он завершал свой номер. Представьте себе наклонно протянутую через весь цирк прово­локу. На верхнем конце на нее ставится снабженная двумя роликами крохотная площадочка в несколько сантиметров. Тут едва может уместиться одна лишь пятка. Эквилибрист становится на нее однако не ногой, а вверх ногами, упираясь лишь макушкой головы, и в таком положении, балансируя широко раскинутыми руками и но­гами, метеором соскальзывает вниз. Что и говорить, перед зрителями предстало захватывающее дух зрелище, И тем не менее, глядя на технически сложный трюк, я подумал, что в армянском коллективе можно было бы подготовить оригинальный эквилибристический номер в духе традиций ста­ринного искусства ларахахацев. В чем суть этих исторически сложившихся традиций? Ответ да­ет самое наименование «яарахахац», в дословном переводе озна­чающее: «играющий канатоходец». Здесь не только балансирова­ние на туго натянутой «струне» (пар — струна), но и разыгрывание каких-нибудь сценок («хах» — игра, представление). Иными словами, налицо проникновение элементов театральности в цирковое искус­ство. Как свидетельствует история, многовековая традиция, близость армянского цирка и театра не только не мешали развитию каждого из них, а, наоборот, помогали им: театр брал у цирка его виртуоз­ную технику, точность, тренированность тепа актера, в свою очередь воздействуя на цирк тем, что приучал его насыщать цирковые но­мера идейным содержанием. Достойным уважения признавалось лишь общественно полезное искусство. А те виды цирковых пред­ставлений, которые были лишены такого содержания, причислялись к пустому времяпрепровождению. Судя по древним армянским текстам VII века, уже тогда была осознана опасность бессодержательного техницизма в цирке, и тог­да же она подверглась общественному осуждению. Такое отношение повлияло на армянский цирк. Так, например, армянские канатоход­цы — ларахахацы не ограничивались демонстрацией одного только умения свободно двигаться на канате, но стремились насытить свои выступления каким-либо содержанием. В соответствии с этой традицией национального искусства на арене уже упоминавшегося мною «Арамян татрон» ларахахацы представляли на канате, например, такие пантомимические сцены: они сооружали дома из легких рам, оклеенных бумагой, затем ра­зыгрывали какие-либо эпизоды в построенном «воздушном замке», инсценировали пожар, прибытие пожарной команды, которая, под­нявшись наверх, энергично принималась за дело и т. д. Традицию ларахахацез унаследовали и армянские народные канатоходцы нового времени, не случайно выступавшие парами: один на канате, другой, пародировавший его действия,— на земле. В ХIХ—XX веках их именовали кендербаз и яланчи. Комедийные сценки, исполняемые яланчи на земле, связывались с действиями кендербаза, и это придавало сюжетное содержание представлениям канатоходцев. Подчеркивая принципиальное отличие искусства цирка от спор­та, я не намерен доказывать, что между ними непроходимая стена. Наоборот, мне кажется, молодому коллективу следует подумать о пополнении программы ныне отсутствующими в ней видами зре­лищ, близкими к спорту. Они с древнейших времен бытовали на арене. Если бой гладиаторов, который был нарисован на фреске во дворце армянского царя Гагика, построенного в X веке на остро­ве Ахтамаре, навсегда останется достоянием истории армянского цирка (о его драматической стороне напоминают нам полные со­держания «живые скульптуры» группы Магдасян), то почему бы не возродить на советской цирковой арене армянскую национальную борьбу «кох», изображенную в том же X веке на горельефах Ахтамарского храма? Французский путешественник Шарль Шарден описал виденную им в 1664 году в Ереване схватку профессиональ­ных борцов, которые выступали обнаженными, в одних только плав­ках. Их тела были смазаны хной, придававшей им красивый брон­зовый цвет, а также покрыты маслом, чтобы рука противника сколь­зила и борьба была зрелищно эффектной и занимательной. Несомненно, вводимая в программу представления цирка воль­ная национальная борьба «кох» должна даваться не в виде обыкно­венного спортивного состязания, а как показательное выступление с включением в него наиболее эффектных приемов. Например, та­кого приема, как укладывание противника на обе лопатки броском через себя и т. д. Чемпионаты спортивной борьбы «кох» с успехом проходят ныне в Советской Армении. Вероятно, можно было бы найти охотников выступать в цирке. Таким образом, ратуя за включение национальной борьбы в программу, я никак не отрицаю права цирка на «бессюжетные» но­мера. Их смысл сводится к демонстрации виртуозной ловкости и пленительной красоты «здорового тела, в котором живет здоровый дух» — дух бесстрашия, смелости и железной воли. И тем не ме­нее, многовековые традиции цирка требуют идейно-насыщенного искусства. Нам ли пренебрегать этими традициями? Общеизвестно, как богат такими возможностями речевой жанр. Однако клоунада была сравнительно скупо представлена в первом представлении, хотя цирку как воздух нужна злободневная са­тира. Не хочу умалять заслуг комиков Сико и Сако (Рубен Арутюнян и Левом Минерелян). Поскольку в мою задачу не входит рецен­зирование всей программы, достаточно сказать, что артисты подго­товили несколько остроумных номеров, удачно высмеивающих не­достатки советской торговли, работу ресторанов, столовых и т. д. Возражение у меня вызвали два обстоятельства: во-первых, ло­маный русский язык, на котором велся диалог, и, во-вторых, обра­зы «кинто», избранные актерами. Имея в виду необходимость создавать репертуар, годный к по­казу и за пределами Армении, вполне оправдано, что актеры вели диалог на русском языке. Но почему надо было его «смешно» ко­веркать? Над чем смеются, слушая ломаную речь с акцентом? Над не­умением говорящего так человека овладеть правильным произно­шением, а подчас и элементарными правилами грамматики. Ак­цент— это перенесение закономерностей фонетики одного языка на другой язык, которому они чужды. Если подобное искажение речи происходит от недостаточного знания русской речи, то публи­ка охотно это простит, не придавая акценту никакого значения. Но если акцент нарочито утрируется для создания «комического впечат­ления», тогда дело другое. Здесь уж пахнет скверным запахом дореволюционных «кавказских» анекдотов, которые совершенно не­уместны на арене советского цирка. Сико и Сако выступили в костюмах «кинто» — продавцов на старом тифлисском базаре. В дореволюционном Тифлисе мелкой торговлей и ремеслами действительно занималось немало армян. Однако среди «кинто» были не только армяне, но и представители других национальностей. Специфические для «кинто» манеры, жес­ты, интонации речи, костюм и т. д. никак не могут рассматриваться как типичные для армянской национальности. Так почему же фи­гура дореволюционного тифлисского «кинто» превратилась вдруг в типичную для армянской клоунады? Если уж брать для клоунады образы людей прошлых времен, то на это куда больше прав имеют не базарные лоточники, а дей­ствительно близкие цирку армянские народные комедианты-катаки, катака-гусаны, гусаны-цахрацу, а также шуты-хехкатаки. Не без основания князья армянской церкви предавали их анафеме за то, что они, по выражению армянского католикоса V века, «рас­пустив узду языка своего и сняв повязки со рта своего», подвер­гали злому осмеянию сильных мира того, «кусая всех, как бешеные собаки». Беспощадная сатира площадных комедиантов бичевала об­щественные пороки. Именно за это трудовой народ любил своих комедиантов, а церковь, идеолог феодалов, проклинала их. Бронзовые статуэтки и многочисленные средневековые мини­атюры сохранили нам изображение внешнего облика этих актеров с высокими конусообразными, клоунскими колпаками на головах. Дошли до нас и описания их остроумных выступлений. Используя эти материалы и творчески перерабатывая их применительно к новым задачам нашего времени, клоуны армянского советского цирка могли бы создать оригинальные, запоминающиеся образы. Возьмем, например, многовековую традицию армянских гусанов-мимосов, разновидность которых назызали «цахрацу» (от глаго­ла «цахрел» — глумиться, зло высмеивать). Они часто выступали под масками животных, облекая свою сатиру в форму басни или народной сказки. Иногда гусаны-цахрацу одевали на себя шкуры медведя, льва или костюм, изображающий птичье оперение. Но большей частью они ограничивались только маской зверя или пти­цы. Они прекрасно владели техникой трансформации, которая поз­воляла исполнителям изображать «оборотня» — то человека, то животного. Армянские советские баснописцы, несомненно, могут помочь цирку создать выигрышный в художественном отношении, общест­венно значимый по содержанию злободневный репертуар, широко использующий возможности буффонной клоунады актеров-цахрацу. Я представляю себе, например, группу из трех или четырех человек. Один из них выступает в роли «дрессировщика» хищных зверей и домашних животных, а остальные — в ролях его питомцев, часть которых послушна, а другая — проказничает. Следует восполь­зоваться традицией условного изображения зверей с помощью од­них только масок. Это облегчит быстрое «переодевание» актеров с мгновенной трансформацией образа в зависимости от сатирического или юмористического текста «дрессировщика». Конечно, могут быть найдены самые разнообразные формы басни и сказки. Об одном из возможных вариантов — о пародий­ной «дрессировке» я подумал лишь потому, что в программе об­щественного просмотра был интересный, хотя тогда далеко еще не до конца доработанный, номер молодого дрессировщика Сте­пана Исаакяна, появившегося на манеже с группой экзотических жи­вотных и птиц. Показанная ныне работа Исаакяна — крупный шаг вперед. Она обогатит репертуар армянского циркового коллектива. Удачно музыкальное сопровождение номера, написанное компози­тором Артемием Айвазяном в национальном стиле и с тонким ощу­щением специфических особенностей «цирковой музыки». В лице Исаакяна появился новый дрессировщик, создавший ори­гинальную группу экзотических животных в составе разнообразных птиц, антилопы, крокодилов, удавов и двух бегемотов. Со всего рода бегемотов снято несправедливое наименование — «толстоко­жие». Свирепые животные чутко прислушиваются к приказам дрес­сировщика, ходят по барьеру, поднимаются на качалку, кувыркаются в воде, ложатся, чтобы антилопа прыгала через них, как через «жи­вые барьеры», благодарят публику поклонами и любезной «улыб­кой», обнажающей их страшные клыки, а на прощание приветливо поднимают копыто. Однако в еще большей мере, чем эти успехи в дрессировке, ме­ня порадовало настойчивое стремление Исаакяна следовать ста­ринной традиции армянского цирка, не боявшегося своей близо­сти к театру, Кольцевой занавес отделил манеж от публики. По-театральному поднимаясь кверху под купол, занавес открывает трехмерные декорации, установленные на арене. В информации, напечатанной в предыдущем номере «Советского цирка», правильно сказано, что «аттракцион выделяется необычностью замысла и декоративного оформления» и что представление «по своему стилю приближается к пантомиме-феерии». Это верно. Очень хорошо, что использованы мотивы армянских народных сказок о мнимо храбром Назаре, о легендарном богатыре, поражающем «зашапа» — чудо­вищного змея. Пятиметровый удав, с которым умело борется Исаакян, — кажется воистину «зашапом». И все же скажу откровенно: я не считаю (впрочем, как и сам дрессировщик не считает), что работа над аттракционом завершена. Необходимо логичнее связать первую «комедийную» часть панто­мимы со второй «героической». Венценосные журавли, длинноно­гие аисты и нарядные павлины должны быть не только живым де­корационным фоном действия, но и пернатыми «артистами». Давно обещанный Исаакяну говорящий попугай ереванского зоопарка должен «сказать свое слово». Кроме умницы антилопы хорошо было бы появиться горному красавцу — туру. Обезьяны — жонглеры, акробаты и «жокеи» на протяжении веков демонстрировались в армянском цирке. Об этом нельзя не вспомнить, говоря о подборе экзотических животных для аттракциона Исаакяна. Необходимо оказать дальнейшую поддержку интересному на­чинанию, организационно укрепив связь армянского циркового кол­лектива с ереванским цирком. Здесь в республике та мать сыра земля, которая наделяет богатырей несокрушимой силой, здесь тот животворный источник национального своеобразия, без которого ар­мянский цирк не вправе был бы так именоваться. Армянский цирк оказался жизнеспособным, Лучшие из его но­меров включились в сборные программы советского цирка, направ­ляемые на гастроли за границу, защищали там честь искусства нашей многонациональной Родины. Выдержав первое испытание временем, армянский цирк всту­пил в следующий период своего творческого развития. Стоять ему на месте невозможно: ведь кто не идет вперед — неизбежно отка­тится назад. Вот почему мне показалось уместным высказать не­сколько соображений и сделать некоторые критические замечания, продиктованные добрыми побуждениями. Общий их смысл сводится к следующему выводу: перед труппой остро стоит вопрос о поис­ках национального своеобразия и национальной специфики цирко­вого искусства; столбовая дорога в этом направлении — творческое использование накопленных веками национальных традиций, насы­щаемых новым, социалистическим содержанием. Художественный руководитель коллектива, заслуженный артист Армянской ССР В. Арзуманян