БЫЛ В ЦИРКЕ СЛУЧАЙ Сборник рассказов, стихов и новелл о цирке. А У ТЕБЯ ТАК БЫВАЕТ? А у тебя, уважаемый читатель, бывает такое: увидишь какого-нибудь человека, а потом ходишь и думаешь: Где-то я его видел , а вспомнить не можешь? Бывает? У нас в цирке такое часто бывает. Я как-то раз разгримировался после спектакля, собрался, было, уже домой идти, но почему-то подошёл к окну и увидел вдруг одного человека. Стоп, думаю, это же… и не могу вспомнить, где я его видел? Или в Сочи, или в Минске, а может быть просто в поезде. Нет, наверное, он похож на какого-нибудь артиста и я его видел в каком-нибудь кинофильме. А может быть, я его вообще не видел. Но откуда же тогда мне так знакомо его лицо? Может быть, я его слышал по телефону или на магнитофонной записи, и поэтому мне кажется, что я его видел, а на самом деле не видел? Так ведь бывает, когда читаешь чей-нибудь рассказ, а тебе кажется, что через узкие щелочки, между строчек, на тебя смотрят глаза автора этих строк и чутко следят за твоей реакцией. И улыбаются, когда ты улыбаешься, и грустят, когда ты грустишь, и в конце книги вместе с последней страницей устало закрывают веки, чтобы вместе с тобой вспомнить и пережить только что прочитанные строки, и ты закрываешь глаза, и тебе кажется, что ты его видеть. Так же бывает? А может быть, это не я его видел, а он меня. Такое ведь тоже бывает. Когда идёшь по улице, а на встречу идёт совершенно незнакомый человек и смотрит на тебя, как на старого приятеля. Тогда ничего не остаётся, как сказать ему : Здравствуйте. Хорошо, если он удивлённо пройдёт мимо и бросится в объятия идущему за вами человеку. А если не удивится и радостно ответит: Привет . Значит, всё же бывает такое? Хотя может быть, что ни я его, ни он меня, вообще никогда не видел, а просто сработала генетическая память. Та самая память, которая передаёт нам от предков способности и умения. Занимались, например, мои предки рисованием, и мне передались по наследству их способности. У тебя, скажем, занимались другим ремеслом, и к тебе перешли их умения к этому ремеслу. Так, может быть, просто мои предки виделись с его предками, и поэтому мне кажется, что я его где-то видел, а ему кажется, что он меня где-то видел. Ещё, конечно, может быть, что я просто стою у окна и вижу в нём своё отражение на фоне спящей Москвы, но ЭТО уже вряд ли.

. Ведь не стоило бы ради этого исписывать столько бумаги. Или стоило? А впрочем, какая теперь разница, если уже исписал. Вот так захотелось вдруг, взял и исписал. А у тебя так бывает? ТАЙНА ЦИРКА Поутру в шапито, полон смутных надежд, Я ходил по билету, как зритель, Но шагнул за барьер и попал на манеж, И обратно никак мне не выйти. Здесь удачи в цене, а обиды не в счёт, Здесь рискуют не ради бахвальства, Постоянное непостоянство. Я люблю этот мир, эту жизнь и людей Полусказочных, полуреальных. Очень жаль, что они в постоянной нужде, Кто в духовной, а кто в материальной. Я люблю эту грусть постоянных разлук, Эти споры и ужины в полночь. Только холод в груди, если встретится вдруг У служебного Скорая помощь . Жизнь «горчица», чем горче, тем лучше. И отчаянье мне только сил придаёт, А ошибки терпению учат. Иногда в лицедействе заметен обман. Жизнь есть жизнь. Нас простите, ребята. Очень трудно смешить, если прячешь в карман Телеграмму о гибели брата. Только дождик и клоуны падают вниз, Вызывая, кто слезы, кто смех. А мой друг – он гимнаст и хороший артист, Каждый вечер он падает вверх. В этом суть и загадка, и глупость, и риск, И вопрос, и ответ в одном слове. Эти люди всё снова и снова.

. БЫЛ В ЦИРКЕ СЛУЧАЙ Клоун вышел в центр манежа, снял шляпу и произнёс традиционное: Добрый вечер! Его рыжий парик при этом встал дыбом. - Это он за верёвочку дёрнул, - сказал кто-то в зале. Но Клоун не смутился и достал скрипку из футляра. - Смотри, какой у него нос! - радостно сказала девочка в третьем ряду своему папе, но невозмутимый папаша ответил, что это не настоящий нос, а из папье-маше и держится он на резинке. Они говорили очень громко, или так показалось Клоуну, потому что он был от них близко. Во всяком случае, он сделал вид, что ничего не слышал, и расставил ноты. Потом неожиданно споткнулся и упал прямо на скрипку, которая с грохотом развалилась на три части. Из глаз Клоуна брызнули полуметровые слезы. - Да это же не настоящие слезы. Это он воду из клизмы пускает. - успокаивала тучная мамаша своего, готового зареветь, малыша. А сидящий рядом мужчина встал и, обращаясь к залу, нервно произнёс: Товарищи! Да что же это такое? 0н же всех нас дурачит! Зал зашумел. Врун! - крикнул кто-то с галёрки. Теперь Клоун действительно растерялся и повернулся к инспектору манежа: Что делать? Но тот стоял, как вкопанный, не понимая, что происходит и, виновато разводя руками, тоже почему-то произнёс: Врун. Это ещё больше подзадорило зал и все, кто вразнобой, кто более дружно, стали кричать: Врун! Врун! Клоун испуганно заметался по манежу, ища поддержки хотя бы у одного человека из публики, но возбуждённый зал уже весь скандировал: Врун! Врун!… Врун! Врун! Клоун беспомощно сел посреди манежа, схватился за сердце и, вытащив его из бокового кармана, грустно отбросил в опилки. Вдруг один мальчуган перелез через барьер и подошёл к Клоуну. Посмотрел на него серьёзными детскими глазами и неожиданно сильно дёрнул за нос. Резинка со свистом лопнула, и это было сигналом к атаке. Теперь уже все дети бросились в манеж.

. Они сорвали парик, отрывали пуговицы, били Клоуна маленькими ручками и ножками, и так же как взрослые кричали: Врун! Врун!…Врун! Врун! Вдруг Клоун резко встал. Дети отпрянули назад, и все замерли в ожидании. Он оглядел притихший зал, его нарисованная улыбка продолжала красоваться на лице. Он медленно вышел из толпы детей, подобрал ноты и побежал за кулисы под победный хохот и улюлюканье зала. Он бежал по длинным коридорам цирка, никого не замечая, и лишь на тёмной лестнице, ведущей на чердак, Клоун присел на корточки, прислонился к пыльной стене и закрыл уши руками. Так он просидел часа три и слушал удары своего настоящего сердца, пока вдруг не обнаружил, что рукава его костюма мокрые. Неужели я плакал? Боже мой, какой я стал несдержанный. - подумал он. Потом поднялся и медленно побрёл домой. Прохожих на улице не было. Город давно уже спал. И я спал тоже и видел этот жуткий сон. КОЛЫБЕЛЬНАЯ Спи сыночек, спи хороший, Клоунёнок мой. В этот час ночной. Спят вахтёры, спит директор, Спят реклам огни. И манеж под ним. Просим не рычать. Баю-баю, Мы ложимся спать. Баю-баю, Завтра снова в путь. Баю-баю, Надо отдохнуть. Спи, и пусть тебе приснится Цирк твоей мечты, Мама, папа, ты. Где народ, как в старой сказке, Верит в чудеса. Добрые глаза. И ТАК БЫВАЕТ... «Пыльный сельский автобус остановился и водитель, странно глядя на меня в зеркальце, пробурчал: Вон ваша станция . Я взял чемодан с реквизитом и пошёл искать кассу. Станция Большое Поле была очень маленькая и огромная пожухлая степь, простиравшаяся во все стороны от неё, ещё больше это подчёркивала, а трава, торчащая между шпал, вызывала сомнения в том, что здесь когда-либо ходили поезда. Но выбора у меня не было. Я быстро нашёл кассу, взял билет и вышел на перрон в ожидании поезда. Приятно пригревая спину, солнце медленно садилось, от деревьев тянулись длинные тени, как будто они сонно потягивались. На скамейке около входа сидел сгорбленный человек в старом плаще землистого цвета. Я сел рядом и, достав сигарету, попросил у него спичек. Спичек у него не было, и вообще, как он сказал, у него совершенно ничего не было. Не просто ничего, а вообще ничего. То есть у него не было ни родных, ни знакомых, ни квартиры, ни работы, ни денег. Ничего. Как же вы живёте? - спросил я его. На что он ответил: А я не живу. Я уже три недели, как умер. Просто меня некому похоронить, да к тому же, бесплатно нигде не хоронят . - Ну, так же не бывает! - возразил я ему. - Конечно, конечно. Не бывает. - С печальным вздохом подтвердил он и исчез. Не ушёл, не провалился сквозь землю, а именно исчез. Растворился, как сахар в стакане. Сначала его изображение стало нерезким, как на плохой любительской фотографии, потом через него стало видно тот край скамейки, на котором он сидел, а потом исчез совсем. Взял и исчез. Несколько секунд я ещё продолжал сидеть, не понимая что происходит, потом почему-то медленно встал и, озираясь по сторонам, зашёл обратно в здание станции, такой же безлюдной, как и перрон. Густой полумрак лежал на холодном мраморном полу, особенно сгущаясь под двумя скамейками зала ожидания. На противоположной стене, словно луна, светилось окошечко кассы, в которой виднелось лишь лицо необычайно толстой кассирши, неуместно весёлой в данной ситуации. Прошло около часа, а поезда всё не было. И почему-то вспомнилась строчка из Пушкина: Свет мой, зеркальце, скажи... Я подошёл и крикнул в окно кассы: Когда же, наконец, прибудет поезд? На что кассирша, подняв на меня белоресничные глазки, улыбнулась и ответила: «А у нас тут поезда не ходят». - Как это не ходят? - возмутился я. - А зачем же вы тут сидите и билеты продаёте? - Ну, вы же их покупаете, значит кто-то должен и продавать. - Вы надо мной издеваетесь? Как можно продавать билеты на поезда, которые не ходят? - Как, как? - заморгала кассирша. - А вот так. - Но так же не бывает! - Ха-ха-ха! Не бывает. - расхохоталась кассирша и исчезла. Точно так же, как тот … на скамейке. Постепенно стала прозрачной, как трясущаяся от смеха медуза, и растаяла. Я страшно испугался и выскочил на улицу. На перроне стоял поезд. Все его вагоны были разные. Один состоял из душевых комнат, где через матовые стёкла дверей были видны силуэты моющихся в них людей. Другой - из телефонных будок, где тусклые фонарики в потолках освещали лишь головы и плечи говорящих. За ними стояла платформа с натянутым экраном, а на ней, в удобных откидных креслах, сидели люди и смотрели какой-то фильм. Вдруг киномеханик остановил его и все, повернувшись ко мне, стали кричать: Идите к нам! Скорее идите! Сейчас отправляемся! - Так не бывает! - в страхе закричал я и поезд исчез, как кассирша и тот на скамейке, когда я произносил эти три слова. Была ночь. Я шёл по шпалам неизвестно куда. Тяжёлый чемодан противно оттягивал руку, как будто вытягивал жилы. Сильно болела голова, а я всё шёл и спрашивал сам себя: Может быть, всё-таки так бывает? Может быть, всё-таки так бывает? Конечно, я знал ответ на этот дурацкий вопрос, но произнести его вслух я уже не решался.» Вот такой рассказ я принёс в редакцию одного журнала, и мне очень хотелось, чтобы его обязательно напечатали. Редактор внимательно прочитал его, потом пристально посмотрел на меня и спросил: Вы случайно не псих? - Нет. - уверенно ответил я. - Я клоун. - Понимаю. - сочувственно вздохнул он и сказал. - Извините, мы это печатать не будем. - Почему? - расстроился я. - Да потому, что всё это бред. Всё это не реально. Сказки какие-то. В жизни ж так не бывает. - Конечно – конечно. Так не бывает. - с грустной улыбкой повторил я и исчез, как поезд, как кассирша, как тот сидевший на скамейке человек. ГАСТРОЛИ Снова исчезну я в тёмном вагоне экспресса, Словно на ужин удавом проглоченный кролик. Снова волненья, премьера и стресс после прессы, Снова гастроли, гастроли, гастроли, гастроли. Будут огнями сверкать перед цирком афиши, Будет манеж наполняться весельем, как чаша, Будет прохожий билетик выпрашивать лишний, Чтобы скорей посмотреть представление наше. Станет нам город казаться родным и знакомым, Тесным автобусным утром, смешав нас со всеми. Даже в гостинице чувствовать будем, как дома, Но не бывает, чтоб так продолжалось всё время и... Снова исчезну я в тёмном вагоне экспресса, Словно удавом на ужин проглоченный кролик. Снова волненья, премьера и стресс после прессы, Снова гастроли, гастроли, гастроли, гастроли. ВЕСЕЛЫЙ ГОРОД Н-СК Говорят, что программа в цирке была скучная, зато всё остальное было веселым. И это бесконечно радовало. Оркестром дирижировал весёлый дирижёр. Он никогда не унывал. Даже тогда, когда оркестр играл не очень стройно, он говорил артистам: Не волнуйтесь, завтра будет всё хорошо . Но завтра басист с ударником опять заиграют отдельно, как будто они поссорились с остальными музыкантами и больше с ними не играют. А веселый дирижёр при встрече со скучными артистами опять улыбнётся и скажет своё знаменитое не волнуйтесь, всё будет хорошо . Ещё в цирке был очень весёлый звукорежиссёр. Он мог включить любую фонограмму, даже не ту, которая нужна, даже на другой скорости или вообще не включить. Ведь это очень весело, когда артисты плавно и красиво двигаются под быструю музыку. Ну и конечно, в цирке было то, без чего цирк не существует, - это весёлые зрители. Они веселятся как хотят, где хотят и сколько хотят. Обычно это происходит стихийно и независимо от циркового спектакля. Хорошо веселятся, если от грохота лопнувшей на куполе лампы просыпается старушка на первом ряду с воплями: 0й, Божечки! Лучше веселятся, когда пышная мамаша бегает по крутым цирковым лестницам за уставшей смотреть представление дочкой, которая орёт на весь цирк: Хочу к папе ! И отлично веселятся, если во время погони мамаша зацепится за какой-нибудь трос от воздушного аппарата, особенно если в это время на нём работают скучные артисты. И, конечно же, веселье достигает апофеоза в антракте в шумном буфете, где здоровые розовощёкие буфетчицы, накрашенные не хуже клоунов, весело манипулируют мороженым и бутербродами с ловкостью жонглёров, где аппараты с газированной водой показывают весёлые фокусы с брошенными в них монетами. Так что, какая бы скучная программа ни была, народ цирк любит и в цирк ходит. Поэтому не волнуйтесь, всё будет хорошо! ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ Ты не надейся на сюрприз, Когда тебя, мой робкий зритель, Затянут любопытства нити. Всё, что в манеже было дивом, Несёт уже неторопливо. И я снимаю свой наряд, Ловя на зеркале при этом, За целый день, уставший взгляд, Как вздох потухшей сигареты. Не разрушай своих иллюзий, Пусть сказка остаётся сказкой. Пусть тайной скрыто всё: и люди, И труд. Такой простой и адский. МОЙ БЫВШИЙ ПАРТНЕР Один из моих бывших партнёров был очень большой чудак. Он верил во всякие приметы, которые часто придумывал сам. Говорил, например, что если чихнёшь шесть раз, то день будет удачным, а если семь, то обязательно случится что-то нехорошее, и если ты, спускаясь по лестнице, не постоишь десять секунд на последней ступеньке, то тебя забудут твои друзья, и ещё множество всяких глупостей. Как-то после премьеры в одном из городов, где проходили наши гастроли, он рассказал мне интересный сон, который ему приснился накануне. Во сне он видел какой-то особенный чудесный цирк, где незнакомые, но очень внимательные люди, предложили ему делать в их цирке ту программу, которую он вынашивал много лет, но которая так и не увидела манежа. И откуда только они всё это узнали? 0бещали помочь с реквизитом и вообще, говорили много хорошего в его адрес. Он рассказывал это так увлечённо, будто всё происходило на самом деле, а не во сне. Я даже не нашёлся, что ему ответить, а он подумал, что я ему не верю, и перевёл разговор на другую тему. Шли дни. Наши гастроли проходили без особого ажиотажа. Мой партнёр и так был любителем поспать, а после того случая стал ещё немного раньше ложиться и чуть позже вставать. Последнее время даже укладывался в рабочем костюме и гриме. Объясняя это тем, что он во сне начал готовить свою сольную программу. Говорил, что его очень хорошо принимают зрители, и вообще он очень счастлив, только просил об этом никому не говорить. В последний выходной день он отказался ехать на экскурсию, сославшись на плохое самочувствие. И, конечно же, весь день проспал в костюме и гриме. А вчера мы отработали заключительные три представлениями, и сегодня все получили расчёт. Только мой партнёр не пришёл за расчётом. Я зашёл за ним в гостиницу. Он спал. Разбудить его я не смог. Да и никто теперь его, наверное, уже не разбудит. Доктора говорят, что он умер. А я думаю, что он просто решил остаться в том замечательном цирке, который так нуждался в нём, и в котором так нуждался он, мой бывший партнёр. ТОСТ Давайте выпьем, господа, За всех за вас, за ваших близких. И разольём по «стаканАм», Чтоб добрым словом вспомнить тех, Кто не просил за помощь денег, Кто словом помогал и делом, Деля по праву наш успех. Давайте выпьем, господа, За наше славное искусство, Чтоб стало в мире меньше грустных, Чтоб стало в мире меньше зла, Чтоб, нарушая будний тлен, Людей от бед и от проблем. Давайте выпьем, господа, За то, чтоб не было печали, Чтоб жизнь, крутя сальто-мортале, Не разбивалась никогда. И чтоб имел любой циркач , Идя по ней, как по канату, Чуть-чуть побольше бы зарплату, Чуть-чуть поменьше неудач. ПОЕЗДКА Нет у нас своего клуба или кафе, поэтому своими впечатлениями о гастролях все обычно делятся на лестницах главка или в курилке. Чаще мастера рассказывают, а молодёжь жадно прислушивается. Но в этот раз в центре внимания оказался один молодой клоун. - Чтобы так хорошо относились к артистам, я ещё не видел, - говорил он. - Верите или нет, после премьеры дирижёр спускается вниз, подходит ко всем и спрашивает, устраивает ли их как играет оркестр, не нужно ли что-то изменить или добавить. И все записывает в блокнот, чтобы не забыть выполнить. Просто не верится. Через четыре дня после премьеры слышу в своей фонограмме какие-то новые звуки. Подхожу к звукорежиссёру разобраться, а он, оказывается, нашёл пластинку с этой же мелодией и сделал уже чистую стерео - фонограмму. Представляете? А когда идёшь во время представления по фойе, то все гардеробщицы и билетёры говорят: Здравствуйте, добрый вечер. Или из буфета выходишь, а тебе вдогонку: Приходите ещё! Как-то на дневном спектакле запустили новую репризу, а перед этим забегались и не стали с ударником репетировать, чтобы падения и каскады акцентировал. Всё равно одна репетиция ничего не даст. А он подумал, что мы забыли его предупредить, и сам отбарабанил все каскады. Вот где мастера! А однажды во время номера у звукорежиссёра порвалась фонограмма, плёнка оказалась старая. Несколько секунд была заминка. Все насторожились. И вдруг оркестр заиграл похожую мелодию. Получилось даже ещё лучше, настоящая режиссёрская находка. А гостиница какая роскошная: всё в коврах, в кафеле, чистота... Вернувшийся из поездки по дальним странам коллега, слыша наш разговор, спросил: Это в какой стране вы были на гастролях? - В какой стране? - не понял рассказчик. – А! Нет. За рубеж мы ещё не ездили. Это я про один уральский цирк рассказывал. ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ Ещё свежи следы на цирковом пороге, И хвойный запах свеж и дорог с детства нам, Но опустел манеж, багаж уже в дороге, А на руках билет, и собран чемодан. И можно пару дней артистам отдохнуть, И сдав на склад костюм и бороду из пакли, Забыть, хотя б на день, о том, что скоро в путь. Пусть вспомнят за столом забавные курьёзы, Ведь в комнате тепло, а за окном метель. Но почему же вдруг так клоуны серьёзны? Быть может, радость вся осталась у детей? Я поздравляю всех со Старым Новым Годом! Желаю, чтоб успех сопутствовал вам всем! Желаю, чтоб любви и счастья было много, А горя и проблем, чтоб не было совсем! ТИШЕ! ЦИРК. В шумном большом весёлом цирке утром тихо. Время от времени эту тишину нарушает рёв львов из дальней конюшни, и в тишине кажется, что они где-то рядом. Мне нездоровится. Я лежу в своей гримёрке на кушетке и слушаю цирк. Да-да, именно слушаю. Я слышу, как после репетиции повели на кормёжку собак, а на манеж выходят акробаты. Слышу, как хрупкая смелая девочка надевает страховочный пояс перед сложным трюком, как взвизгивает, словно от испуга, блок лонжи, если трюк не удался. Короткие и упругие, как хлопок кнута, Ап! , заставляющие повторять этот трюк по несколько раз, разлетаются эхом по пустому залу и, прячась между пыльных кресел, превращаются в маленькие зрительские Ах! Ах, цирк! Когда-то ты был такой далёкой, недоступной сказкой. Мог ли я тогда думать, что буду лёжа в своей гримёрной слушать твои, ставшие мне родными, звуки. Акробатов сменили воздушные гимнасты, словно бывалые моряки, дружно поднимающие паруса и налегающие на сухие вёсла в бурном море надежд и дерзаний. Мерно скрипят о турник накладки на ладонях, и время от времени, с шумом набежавшей волны, кто-то, не долетев до цели, падает в страховочную сетку, но снова и снова взбирается наверх по шаткой верёвочной лестнице, ведущей к власти над земным притяжением и страхом. Пока репетируют воздушные гимнасты, жонглёр обычно стоит у края манежа, разложив булавы на барьере, и разминает кисти в ожидании своего времени. Но вот стали доноситься едва уловимые, похожие на стук сердца, монотонные удары булав о его сухие ловкие пальцы. Три булавы, четыре, пять... От этого сердце начинает стучать чаще, тревожней. И совсем замирает, когда булавы, столкнувшись в воздухе, как две слепые птицы, глухо падают на манеж. А цирк наполняется новыми звуками. Зашуршали грустными метлами униформисты, заголосила упрямо одинокая труба, заучивая ускользающие куда-то ноты. Раз-с, раз-с, раз-с . - раскатилась под куполом громкость микрофона. Засуетилось фойе, зазвенел стаканами и мелочью буфет. И через всё это многоголосье прорывается, как студент через контроль, первый звонок. Теперь уже и мне пора вставать, чтобы к третьему звонку успеть превратиться в нескладного длинного клоуна и попытаться вместе с вами, нарушая привычную логику, яснее разобраться в нашей реальной и подчас нелёгкой жизни. ТРЕТИЙ ЗВОНОК Цирк волнуется, все в ожиданье. И вот Слышен третий звонок. Слышен третий звонок. Забежал, покурил, выпил кофе глоток. Снова третий звонок. Снова третий звонок. Отработал, пришёл, на минутку прилёг. Снова третий звонок. Снова третий звонок. Сколько можно? Устал я, валюсь уже с ног! Снова третий звонок. Снова третий звонок. Если б кто-то помог, Я б повесил замок, Чтоб на век он замолк. Но преследует всюду меня, словно рок, Этот третий звонок. Этот третий звонок. Заполняет манеж, И тревог, и надежд, Руки виснут, как плеть, В цирк бегу со всех ног. Мне не дай помереть, Милый третий звонок! Цирк волнуется, все в ожиданье. И вот Слышен третий звонок. Слышен третий звонок. Слышен третий звонок. РЕПЕТИЦИИ, РЕПЕТИЦИИ... Было начало третьего. Я оделся, вышел из дома и поехал на репетицию. На станции метро Новослободская вошла девушка и села напротив меня. Газеты или книжки у меня не было, и я невольно изредка поглядывал на неё. Что-то было в ней необычное, непонятное. Это заставляло меня снова и снова пробегать взглядом, якобы мимо неё. Не удобно же, в самом деле, стоять и разглядывать её, как картину. На Киевской вошло много народа, и я приловчился смотреть на девушку в отражении тёмного стекла. Нет, она не была красивой. Серо-голубое, как шинель, пальто очень выделяло её тонную шею и руки. Длинные локоны, словно капельки воска со свечи, стекали на плечи, а тонкий удлинённый нос и карие большие глаза делали её похожей на византийскую икону или на Весну Боттичелли. Тут я вдруг заметил, что давно проехал свою остановку. «Ну и чёрт с ней. - подумал я. - До репетиции ещё целый час. К тому же ужасно интересно, на какой станции она выходит.» Люди торопились, кто куда, становилось свободнее, и я опять увидел её огромные, полные тайны глаза. Они смотрели на меня. Я перевёл взгляд на школьников, на бабулю, на очкарика, с газетой. Потом опять мельком глянул на неё. Она, не отводя глаз, смотрела на меня. Я опять уставился на школьников, на бабулю. Очкарик на Таганке вышел, а она всё продолжала на меня смотреть. Вот наглая. Смотрит и смотрит. - возмущался в душе я. – Сейчас уставлюсь на тебя, тогда посмотрим кто кого. И уставился. Так мы смотрели друг на друга остановки три, пока не объявили: Осторожно, двери закрываются, Следующая станция Новослободская . Ого! Значит мы пошли на второй круг. - смекнул я. - Почему же она не выходит? Наверное, она тоже, как и я, прозевала свою остановку . Ну, что же, игра продолжалась. Но теперь я внимательно следил, чтобы увидеть тот великолепный момент, когда она вдруг вспомнит, что ей пора выходить. Пока я следил, опять проехал свою станцию. Настроение упало, взгляд стал злым. Она видимо поняла это и стала улыбаться. Эта маленькая, тоненькая улыбочка, от которой её нос казался ещё длиннее, ужасно злила меня. Но когда опять объявили Новослободская , она вдруг стала очень грустной и, как-то по-собачьи, жалкой. Я подумал, что злиться глупо, сам виноват, и тоже почему-то погрустнел. Когда её загораживали люди, я ломал голову, что я скажу на работе, а когда было свободно, я смотрел в её глаза, как бы прислушиваясь к её мыслям, а она, наверное, прислушивалась к моим. И смотреть в глаза было совсем не страшно и не стыдно, а даже приятно. Так мы смотрели друг на друга и как будто разговаривали. Изредка наши странные разговоры прерывались почему-то очень громким объявлением: Станция Новослободская . А потом опять шум колёс за тёмными окнами, входят и выходят пассажиры на остановках, опять шум колёс, и опять пассажиры, пока не закричит динамик: Новослободская . Сколько кругов мы проехали, я не считал, но с каждым кругом людей становилось всё меньше и меньше. И, наконец, совсем не стало. В пустом вагоне ехали два идиота - я и она. И вот долгожданное: Поезд дальше не идёт, Просьба освободить вагоны! Мы вышли. Это была станция Новослободская . На электронных часах была уже глубокая ночь. Мы молча поднялись по эскалатору, морозным ветром пахнуло в лицо. Жутко болели ноги, хотелось есть и очень кружилась голова. «Наверно от езды по кругу.» - издевался надо мной внутренний голос. Она взяла меня под руку, и мы побрели сквозь темноту уже спящего города. Дойдя до кафе, мы свернули направо и вошли в какой-то тускло освещённый подъезд, со специфическим запахом недавнего ремонта. Поднявшись на шестой этаж, вошли в квартиру. Я помог ей снять пальто, а она устало улыбнулась и пошла на кухню ставить чайник. Но я его не дождался. Уснул прямо в кресле... За стенкой соседское радио пропикало двенадцать часов. За окном уже вовсю сновали машины и троллейбусы. С кухни доносился аромат жареной картошки. Мы позавтракали, и я поехал на репетицию. Она ехала так же, напротив меня, и смотрела в мои глаза. На Киевской вошла группа туристов, и нас перегородили. Но я знал, хоть мы и не видим друг друга, она думает обо мне, как и я о ней. Вдруг мои мысли прервал голос дикторши: ...Следующая станция «0ктябрьская . Чуть не проехал.» - опомнился вдруг я и едва успел выскочить, как за моей спиной стукнулись хищные двери вагона, и поезд с шумом ушёл в темноту тоннеля. Больше я её никогда не видел. Ни на станции метро Новослободская , ни в пахнущих ремонтом подъездах, ни на полумрачных площадках шестых этажей. И хотя прошло много лет, я по-прежнему, заходя в метро, ищу те глаза, те капающие на плечи волосы, то молчаливое понимание, которое может быть и называется счастьем. А на репетиции в тот день меня никто так и не спросил: Почему я не пришел?» И число в расписании почему-то стояло вчерашнее. МЫ ГДЕ-ТО ВСТЕЧАЛИСЬ Я в город сибирский, далёкий от дома, Однажды попал и там девушку встретил, И всё в ней казалось до боли знакомо, Как в песне былой, как в старинном портрете. Её каждый день из окошка я вижу, Улыбка светла, а глаза чуть в печали, Спросил как-то я, подойдя к ней поближе: Простите, мы где-нибудь с вами встречались? Встречались? - как эхо, мелькнуло во взгляде. Сказала: Не знаю . Пожала плечами. Я думал ночами, наморщив семь пядей - Встречались мы где-нибудь, иль не встречались? Покинул я город безмолвный, морозный. Вы где-то встречались! Вы где-то встречались! НОВЫЕ ВРЕМЕНА Кончилось время романтиков. Уже никто не хочет выйти ранним утром из поезда, пройтись по замерзшим лужам привокзальной площади и, убедившись, что тебя никто не встречает, отправиться с семьёй и чемоданами искать цирк и гостиницу. Под конец дня, впервые за день, поевши и растянувшись, наконец, на скрипучей кровати с белым инвентарным номерочком, чувствуешь себя участником Бородинского сражения, чудом оставшимся в живых. Это чувство наполняет тебя гордостью, и уверенностью, в свои силы. Тяжесть чемоданов сменяется ватной дремотой, глаза закрываются сами собой, и ты перестаёшь слышать, как вызывающе булькает неисправный бачок в туалете, как орут за стенкой чьи-то дети, как ревёт машина и её хозяин, попав передними колёсами в незарытую ещё с лета ремонтную канаву. Тебе снится какая-нибудь идиллия из телевизионного клуба путешественников, где милые старушки и лощёные дяди неторопливо прогуливают по зелёной лужайке парка своих четвероногих друзей. И вдруг все собаки начинают удваиваться, утраиваться и свирепеть. Вот уже целая свора огромных клыкастых чудовищ готова броситься на тебя и разорвать. От страха ты залезаешь и прячешься в танке, который когда-то стоял в центре пионерского лагеря, но это лишь служит им сигналом. Они бросаются на твоё убежище, облепляют его со всех сторон и голосами проводниц, вахтёров, буфетчиц, администраторов и горничных лают прямо в смотровую щель. Кажется, что этот кошмар никогда не кончится, но танк неожиданно заводится и начинает безжалостно давить гусеницами взбесившуюся от ненависти свору. Их черепа лопаются, как клюква на зубах, их шкуры и хвосты, вымазанные кровавым сиропом, вызывают омерзение, и от этого омерзения ты просыпаешься. Боже мой, чего только не приснится после всех скандалов и неурядиц. Ну ничего, - думаешь ты, - завтра я одену костюм, наложу грим и буду веселить их и их детей своими шутками, и они изменят мнение обо мне. А изменю ли я мнение о них? Это не важно. Надо не думать об этом и попытаться согреться и уснуть перед премьерой. Но сон долго не идёт. В голове, под аккомпанемент бурчания желудка, начинают танцевать бесконечные цифры твоих растрат и будущих авансов, твоих потребностей и долгов. Когда люди возвращаются из зарубежных гастролей, их всегда спрашивают: «А сколько это стоит там? И чтобы не путаться в переводах с ихних денег на наши, придумали очень точное понятие - день работы. То есть количество денег заработанное за один день. Плейер, например, за границей стоит примерно полдня работы, а видеомагнитофон - десять дней работы. Ты пробуешь применить эту систему на своей зарплате, но получаются очень странные результаты. Перекусил в буфете - полдня работы, Купил сигарет, спичек и газету - ещё полдня работы. Остаётся мелочь, на которую можно на троллейбусе прокатиться три остановки до циркового отеля или в столицу позвонить, только кому и зачем. Периферийный цирк - это сама романтика. Просторное светлое фойе, заставленное ящиками и контейнерами с чьим-то реквизитом, напоминает вагончики и кибитки старого балагана и создаёт поэтический образ вечных странствий. За кулисами витает дух дореволюционного цирка - пыль, грязь, тусклый свет. Нет ни зеркал, ни стульев, ни столов, ни буфета. Вместо него в полдень приезжает военно-полевая кухня, которая вносит в атмосферу свои романтические прифронтовые оттенки, и рикошетом бьёт не только по карману, но и по здоровью. После третьего звонка оркестр местной пожарной команды, подкреплённый для комплекта рок-группой из соседнего ресторана, заиграет несравненное произведение под названием Увертюра и праздник начнётся. Холод в зрительном зале даёт уникальный тройной эффект: экономия циркового бюджета на отопление, экономия рабочих мест в гардеробе и, самое главное, в холодном зале зрители чаще хлопают в ладоши, хотя и сидят с такими лицами, будто всё представление они подсчитывают - во сколько дней работы им обошёлся этот культпоход. Всё меньше люди ходят в цирк - дорого. Всё больше артистов уходит из цирка - дёшево. Представление заканчивается, а разгримировываться не хочется. Не хочется опять превращаться в гастролёра и окунаться в грубую реальность жизни. Но проходит неделя, другая и ко всему привыкаешь, и даже самая невыносимая гадость кажется просто шуткой из репертуара Михаила Задорнова. Зато уезжать из такого города радостно. Хочется петь: ... я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу. И надеяться, что следующий город, в который ты попадёшь, будет лучше. И верить, что надежды эти когда-нибудь сбудутся. А они сбудутся непременно. Вот увидите. Протянулись верёвки два кончика, А на ней две пелёнки подмоченных, Да линялое в блёстках трико. Из-за травмы былой позвоночника. Завтра снова в манеж, словно в бой. Протянулся маршрут неуклончиво. Каждый с детства научится кое-чему, Чтоб себе заработать на хлеб. Что-то новое делать, творя, ища, Забывая порой про товарища. Завтра снова в манеж, словно в бой. Протянулась вся жизнь и закончилась. Занесло вдруг с дороги в кювет, Положив отдохнуть на ладонь щеку, Он подумал, что счастлив он, в общем-то. Только завтра в манеже другой. «Ну и темень. Хоть глаз выколи. Даже руки своей не вижу. Где это я? В подвале каком-то что-ли? Вроде и выпили то вчера не много, и голова не болит, а соображаю туго. Не пойму даже, стою я или лежу. Вроде стою. Ногам холодно, значит стою. Внизу всегда холодней, хотя и наверху тоже не лето. Надо выбираться отсюда, а то ещё заболею, не дай Бог, а завтра работать. Или сегодня? Не разберу, где перёд, а где зад, куда иду? Ноги здесь что ли отморозил, не чувствую как иду. Вроде как плыву. Или нет, лечу. Я же прирождённый полётчик. У нас на окраине поселка, у оврага, была верёвка с палкой привязана, на самую высокую ветку старого тополя и мы там летали. Что я на той тарзанке только не выделывал. И выше всех раскачивался, и переворачивался как хотел, и вниз головой, всяко-разно. Пацанам нравилось, а Витька, сосед мой, страшно завидовал. Потому что ему очень нравилась Светка из 7-го Б , а Светке нравился я. 0на мне даже записки писала типа давай с тобой дружить и тыры-пыры там всякие. Умора. После восьмого класса Витька говорит: Поехали в Москву, у меня там тётка живёт, будем поступать в цирковое училище, одному страшновато, а вдвоём веселей . Ну, поехали. И надо ж такому случиться, меня взяли, а Витьку нет. Ну, стал я там учиться. Год, второй, третий. Общага, девок красивых полно, во мне энергия бурлит. А тут Алка с четвёртого курса, полный отпад. Стройная, длинноволосая, весёлая и очень смелая. Как-то перед Новым Годом праздновали чей-то день рождения, народу было больше чем надо, и нас с ней ночью послали к таксистам за шампанским. А на обратном пути зашли мы в детский садик, на качелях покурить, да так и просидели там часа два, пили то шампанское из горлышка и целовались. В ту ночь я стал мужчиной. А утром, помню, так стыдно было. После каникул мы стали встречаться чаще. То она ко мне придёт, когда моих соседей дома нет, то я к ней, когда девчонки в кино уйдут. Вся общага думала, что мы поженимся. Я и сам так думал. Но перед их выпуском она вдруг говорит, так, мол, и так, у меня другие планы и через два дня за Сашку, руководителя номера, замуж вышла. В цирке так принято, номер выпускается под одной фамилией, семьи руководителя. А у меня пошла черная полоса, аморальное поведение, трудный диплом, армия. После армии пришёл здоровый, красивый, голодный. В компании познакомился с балериной одной, и у нас с ней закрутилось. Я тут деятельность развел, полёт восстанавливаю, партнёров собираю, а она рожать собралась. Я ей говорю, погоди, не время, а она нет и всё. И такая вредная стала, подружки её подзуживают, мол, будет ребёнок, никуда не денется, распишется. Ну, я назло взял и ушёл. Вскоре номер выпустили, на гастроли поехали. В каждом городе компании, девочки, то да сё. В Иркутске выпускницы кукольного театра, в Новосибирске женская сборная по плаванью, в Пензе Ленка-баскетболистка из массажного кабинета, зверь-баба. А в Красноярске, умора, одна толстуха буфетчица мне прохода не давала. Ну, я как-то подвыпил и привел её к себе. Все, кто в замочную скважину подглядывал, рыдали от смеха. Короче, не складывались у меня отношения с женским полом. Правда, в Саратове с Татьяной всё начиналось вроде бы серьёзно. Она журналист, грамотная такая. За четыре месяца и я серьёзным человеком стал, читал много, в театры ходили, на выставках бывали. Но одно интервью, которое она брала у приезжего, очень модного режиссёра, три дня подряд, всё поставило на свои места, и мы разошлись, как в море утюги. Но чудеса все же случаются. В Курске в новой программе мы встретились с Алкой. Она со своим развелась, сделала сольный номер на трапеции и у нас снова любовь. Такая бешеная тяга друг к другу, из постели не вылазием. Хоть работу бросай. Она в первом отделении заканчивает и идёт в гостиницу готовить ужин. А мы отработаем первым номером после антракта, и я сразу бегу к ней. Даже не бегу, а лечу. Счастливый, не чуя под собой ног, как сейчас по этому дурацкому, тёмному коридору. Хотя почему тёмному? Вон уже и свет впереди. Весенний, полуденный, яркий. И у меня от долгого полёта наступает необыкновенно приятное состояние, такое усталое радостное блаженство, как будто мы с Алкой того..., в общем, кайф. Полный кайф!» В цирке уже заканчивалось представление. Всё шло своим чередом. Только зрители неохотно реагировали на проделки клоунов, и скорая реанимационная помощь мчалась от цирка во весь опор. - Лёнечка, не умирай, слышишь! Я тебе ребёночка рожу, Лёнька! - кричала Алка, размазывая по красивому лицу чёрные слезы. - Доктор, он не дышит! Доктор!! Ну, сделайте же что-нибудь!!! Было уже поздно, когда Алка возвращалась в гостиницу. Дул ветер, сильный до умеренного, и как-то нелепо выглядела афиша перед цирком: Сегодня в цирке! Воздушный полёт. Руководитель Л.Ребров. А Н Т Р А К Т ( новеллы) ДОКЛАД Поговорим начистоту. Согласитесь, что когда где-то что-то, тогда что-то где-то. А вот когда где-то как-то, то уже как-то где-то... Вот если бы где-то как-то что-то - тогда ещё можно подумать, хотя тоже сомнительно. Ну а раз уж никому-то ничего-то никуда-то, то зачем же где-то как-то что-то? Уж лучше тогда где-то, как-то, что-то, где-то. Вы со мной согласны? Тогда прошу голосовать. ДАВНЫМ - ДАВНО Когда у тебя не было брата, я был тебе братом. Когда у тебя не было друга, я был тебе другом. Когда у тебя не было любимого, я был тебе любимым. Когда тебе было тяжело от горя, я забирал твоё горе и отдавал тебе свою радость. Теперь у тебя есть всё. Всё, кроме меня. МЕЧТЫ Сигарету прикурили на ветру, и она потухла. Что-то сигарета не курится . - пробормотал заядлый курильщик и, грубо размяв табак внутри неё, прикурил заново. «Да. - подумала сигарета. - Как жалко, что я действительно не курица. Разве он со мной так бы обращался? А если б я была коза или даже целая корова? А если бы я...» К тому времени, когда сигарета уже мечтала стать космической ракетой, табак весь догорел, и её мечта сбылась. Она полетела... в урну. ПАРАДОКС Когда все вокруг думают, я уже делаю. А когда все делают, я думаю. Поэтому многие считают, что я ничего не делаю и ни о чём не думаю. Когда обезьяна взяла в руки палку, она стала человеком. Когда человек взял в руки палку, он стал охотником. Когда человек стал охотником, он убил ту обезьяну, которая взяла в руки палку, и стала человеком, который, став охотником, не понял, что убил себя. ПОЭТОМУ Стакан любил играть с хрусталинками сахара. И хрусталинкам сахара нравилось купаться в фантазиях стакана. Но в этот миг появлялась ложка и принималась мешать, мешать, до тех пор, пока хрусталинки ни исчезали. Так было всегда, но однажды терпение переполнило стакан. Он выплеснул чай и наполнился водкой. Теперь не помешаешь. ИЗОБРЕТАТЕЛЬ Он прибежал к своим приятелям и радостно закричал: Ребята! я изобрёл небосипед! - Ну, изобрёл и молодец. Зачем же об этом орать на всю вселенную. - ответили ему приятели. - Тем более, что это уже до тебя делали много раз. - Ты бы лучше делом занялся, а не велосипеды изобретал. Посмотри вокруг. У всех дел не в проворот. Свести бы концы с концами, а ты... И вообще, не морочь голову! Он молча вышел из подъезда, сел в пластиковую кабину своего небосипеда, нажал на две педали сразу и, взлетев над городом, исчез в лучах заходящего солнца. РУКИ Правая рука сжимала левую, и ей было приятно быть вместе с правой. Глаза увидели это и передали губам, и губы высказались: Руки потирают. Наверно какое-то дельце провернули . Уши услышали это и подумали: Боже, чем у нас только не занимаются . Они не знали, что правая рука моя, а левая - твоя. ВЕСНА Тонкая игла проигрывателя аккуратно шла по диалектической спирали новенького диска и передавала его сущность по секрету динамику, которому это было совершенно безразлично. Он орал не своим голосом, трещал и рвался на куски, наслаждаясь своей мощностью. На него могла повлиять только ручка громкости. При ней он становился тихим и робким, но ей было не до него. Она ревниво смотрела, как новенький диск, недавно улыбающийся ей с полки, бесстыдно заигрывал с иглой... песни. ПАТРИОТ И почему это я сегодня такой весёлый? Сам не пойму. Вот просто весёлый и всё. Над городом висят тучи, как большой, во всё небо, синяк, а мне всё равно весело. И я не обращаю внимания на мелкий дождь и противный ветер, дующий прямо в лицо. И не раздражают меня, ни старые покосившиеся двухэтажки, с мохнатыми, от облезшей краски, воротами, ни заваленные мусор дворы, ни разбитые фонари на полусгнивших столбах. Иногда в темноте попадаю ногой в лужу. Тогда холодная вода затекает в ботинок и от этого становится ещё веселей. Вот так иду по родному городу с чемоданами, полными заграничными сувенирами, без зонта и веселюсь. А как же иначе ? ЦИРК ПРОФЕССОРА ТРОЛЯ Август был ни к черту. То дожди, то пекло. После шторма к пляжу прибило столько водорослей, что многие отдыхающие стали собираться домой. Но однажды утром между шумным базаром и пыльным кинотеатриком раскинулся пестрый шатер небольшого цирка. Местные мальчишки, чтобы бесплатно посмотреть представление, помогали рабочим устанавливать ряды и фанерные барьеры вокруг манежа. Любопытная малышня сновала под вагончиками и фургонами, окружающими цирк, то разбегаясь от окрика седого сутулого сторожа, то снова залазия с другой стороны. Один из вагончиков был кассой. Около маленького окошечка висела красочная афиша, приглашающая всех на единственное в мире, необычное, фантастическое представление с участием самых лучших артистов. Конечно, в это никто не верил, но билеты брали с удовольствием. Я тоже купил билет и пошел за пивом. Вечером на площади собралось много народа. «Цирк профессора Троля», как было написано на рекламе, внутри был намного просторней, чем казалось с улицы. То ли это ощущение возникало из-за темно-фиолетового купола, похожего на ночное небо, то ли из-за большого металлического шара, лежащего посередине такого же темного манежа, или это был оптический обман из-за полумрака и стерильного, совсем не циркового, запаха, от которого чувствуешь себя скорее пациентом, чем зрителем. После третьего звонка свет погасили, но долго не начинали. Видимо, что-то не успели приготовить или ждали кого-то. Под приглушенную странную музыку все смотрели на блестящий шар и немного волновались — вдруг отменят или перенесут представление. Но все волнения были напрасными. В какой-то момент музыка заиграла громче, и в манеж повалил тяжелый белый дым, как это часто делают на эстраде. Шар стал похож на космический корабль, зависший над облаками. Сзади него появился солидный ведущий с лицом того старичка, что утром гонял ребятню. Он что-то говорил, но его голос сливался с музыкой. Я наклонился вперед и прислушался, однако целиком так ничего и не разобрал. Только почувствовал, что руки мои стали тяжелыми, словно ветки, на которых созрели пудовые гири яблок, и чуть не уснул. А он все говорил и говорил. Монотонность его речи напоминала то шум прибоя и крики чаек, то скрежет трамвая и капающий кран на кухне, то стрекотание сверчка и свист закипевшего чайника. Откуда-то сверху посыпались разноцветные шарики. Большие шары медленно плыли в пространстве, как буквы «X», «Ч», «Ц», «Ш», и лопались, а мелкие падали в манеж и наполняли его до барьера: «а», «и», «у». И вдруг, будто после вспышки электрической молнии, на манеже появился всадник на сверкающей белой лошади. С копьем наперевес, в темном зеркальном шлеме и развевающимися полуобгоревшими, словно от сумасшедшей езды, лохмотьями крыльев. Он помчался по разлетающимся в разные стороны шарикам и дыму. В лучах голубого прожектора лошадь казалась призраком. Сделав несколько кругов, он вонзил копье в манеж и, как прыгун с шестом, взлетел под купол, где была натянута сетка, похожая на огромную паутину. Пытаясь из нее вырваться, он проделывал разные гимнастические трюки и неожиданные обрывы. Вдруг один канат отделился от паутины и загорелся. Запахло гарью. Тогда всадник перебросил через канат свой крылатый, плащ и стремительно съехал на нем вниз, сбивая им пламя. Зал разразился шквалом аплодисментов. Я хлопал и свистел больше всех, особенно после того, как он снял шлем и, после легкого кивка головы, соломенные кудри рассыпались до пояса застенчиво улыбающейся девушки. Под замирающие звуки органной прелюдии Баха она медленно растворилась в темноте кулис. «Как у «Дип Перпл», - подумал я, потирая горячие ладони, и точно. Когда последняя нота повисла в застывшей тишине зала, рев мотоциклов и электрогитар обрушился на публику. Мотоциклисты были везде. Они съезжали по прогибающимся пластиковым колеям из-под купола цирка, ездили на одном колесе по барьеру, снова взмывали вверх по спиральной подвесной конструкции, всё увеличивая и увеличивая скорость. Волосы шевелились на голове, когда они проносились мимо. Казалось, что в цирке поднялся штормовой ветер, что вот-вот все начнет рушиться. Восторг и страх охватили меня одновременно. А когда тот же маршрут они проделали все вместе на одном мотоцикле с коляской, зловеще висящей над залом, и спустились вниз, я уже не чувствовал своих ладоней. Каждое лето к нам приезжает какой-нибудь цирк, но такое я видел впервые. Было не очень много номеров, но все они были сделаны с высочайшим мастерством и удивительно нечеловеческой фантазией. И было трудно выделить, кто из них был лучше. Полунагая девушка, исполняющая пластический этюд в огромном прозрачном шаре, как рыбка в аквариуме, раскачивающаяся над первыми рядами в такт протяжной мелодии, или красавчик Гамлет, жонглирующий светящимися черепами, которые в конце превратились в большой знак вопроса. Эквилибристы-близнецы на зеркальном пьедестале или грустные клоуны с большим чемоданом фантастических масок. Собственно, когда все закончилось, никто об этом и не думал. Все выходили из цирка, потрясенные, и медленно расходились по домам. А меня что-то удерживало. Я долго стоял и курил, ощущая какую-то неловкость. Потом плюнул и решил все-таки зайти за кулисы и выразить артистам свое восхищение. Но за кулисами никого не оказалось. Я прошел дальше. Среди закрытых вагончиков и фургонов царила странная пустота и тревожная тишина. Напротив меня из темноты появился мужчина с блестящей медицинской коробкой в руке и быстро зашагал к центральному вагончику, где тускло горел фонарь. - Извините, - обратился я к нему, - не подскажете... - Не сейчас, - торопливо отстранил он меня. - Тролю плохо. «Странно. На представлении все выглядели здоровыми». - подумал я и крикнул вдогонку: — А кто он, этот ваш Троль? Мотоциклист или жонглер? И он, не оборачиваясь, пробубнил, будто отвечая самому себе: «Кто, кто... Величайший гипнотизер». Николай Лысанов